Аэроплан для победителя
Шрифт:
Перед внезапным забором кусты были вроде как пореже. Лабрюйер исследовал местность и обнаружил заколоченную калитку. С соседской дачи, выходит, можно было проникнуть на дамскую. Достаточно вытащить большие гвозди и убрать две доски, со стороны соседей прибитые крест-накрест. Это был сюрприз. Смысл сюрприза предстояло установить.
Лабрюйер пошевелил серые занозистые доски и обнаружил, что мысль о гвоздях уже приходила в чью-то голову. Но кому и когда — понять, естественно, не мог.
Вторгаться на соседскую территорию он не стал, хотя в такую рань вряд ли кто сидел
Тот возвращался из своих загадочных странствий и крался к веранде, озираясь и даже пригибаясь. Лабрюйеру очень захотелось подкрасться сзади и ткнуть ему в спину револьверным стволом. Но не всякое благое намерение нужно сразу воплощать — он записал желание в мысленном своем блокнотике и постановил проделать это, когда наберется побольше улик. Это могло случиться даже завтра — если бы усатая рожа нашлась в картотеке Майера с примечанием: «Дважды задерживался за участие в грабеже, трижды судим за разбой, четырежды отбывал срок…»
Так что Лабрюйер наблюдал за собратом Аяксом даже с некоторым злорадством. А потом и вовсе испытал чувство благодарности — укладываясь спать, Енисеев разбудил Стрельского, и старик, накинув халат, пошел в деревянную хижинку.
Лабрюйер собирался было подстеречь Стрельского на выходе, но тут из-за угла дачи появился Алеша Николев с велосипедом на плече. Он крался, как будто выкрал велосипед и уносит добычу.
— Господин Лабрюйер! Как славно! — воскликнул юноша. — Поздравьте меня… впрочем, нет! Потом, потом! Вы первый все узнаете!
— Тамарочка сказала, что вы дадите какой-то знак.
— Знак? Понятия не имею. Но она сейчас должна выйти. Придержите мне, пожалуйста, калитку.
Лабрюйер волей-неволей вышел с Алешей на Морскую. Одновременно появилась Танюша. Николев кинулся к ней и помог вывести велосипед.
— Тамарочка, что за знак я должен был дать господину Лабрюйеру?
Танюша задумалась на мгновение — и вспомнила.
— Алешенька, вы сами и есть тот знак! Александр Иванович, если вдруг будет погоня — вы ее задержите. И никому не говорите, что мы уехали вместе!
— Тамарочка…
— Алешенька! — перебила Танюша. — Надо ж наконец сказать! Я вас обманула. Меня не Тамарой зовут, я Татьяна. Тамару Кокшаров придумал для шика. Нельзя артистке быть Татьяной, особенно в провинции! А то скажет батюшка «венчается раб Божий Алексий рабе Божьей Татиане» — так вы и перепугаетесь…
Лабрюйер улыбнулся. Трогательная интрига вызвала у него неожиданную радость. И он честно стоял у калитки, провожая взглядом жениха и невесту, летящих к дуббельнской церкви, и даже помахал им вслед, а потом кинулся обратно во двор — чтобы не проворонить Стрельского.
Ему это удалось, хотя старик уже был у самой двери, за которой крутая лестница вела на второй этаж.
— Что вы шастаете тут ни свет ни заря? — спросил недовольный Стрельский, хотя и заря уже состоялась, и света было предостаточно.
— Пытаюсь понять, как тело попало в беседку, — и Лабрюйер рассказал о своем открытии.
— Так это — с той дачи, где красавицы
Тут выяснилось, что красавиц заметил не он, а Лиодоров.
Лиодоров к сорока годам приобрел немного. В труппе он был на вторых ролях, очарование молодости давно иссякло, а таланта не прибавилось. Значит — что? Значит, нужно махнуть рукой на искусство и искать богатую любовницу, которую можно уговорить венчаться. В отличие от Лабрюйера, он деятельно поглядывал по сторонам, высматривая подходящую дачницу, и о своих изысканиях рассказывал Славскому, а Стрельский, иногда оказываясь рядом, делал ехидные примечания.
— Он правильно рассудил — тут дамам больше нечем заняться, кроме как интрижками. Тут еще и богатенькие красавицы, и вдовушки аппетитные. Кончится сезон — что он хорошего найдет для себя в провинции? А на штранде у него есть шанс, — сказал Стрельский. — Так вот, там две дамы живут, одна с детишками, вторая — может, незамужняя, может, вдова. Та, что с детишками, в теле, но весьма и весьма! А та, что без детей, — такая, доложу вам, нильская змейка…
Лабрюйер не понял комплимента, и Стрельский объяснил: тонкая, изящная, не идет, а струится. А почему нильская? А потому, что Клеопатра. А при чем тут Клеопатра? А при том, что явственно роковая змейка…
Лабрюйер мало что понял из этого объяснения: Шекспирову трагедию «Антоний и Клеопатра» он не читал и не собирался, смотреть тоже не доводилось. Поэтому он достал из кармана портсигар и предложил Стрельскому выкурить по папироске, чтобы такое дивное утро не прошло напрасно.
Половину портсигара занимали прижатые резиночкой папиросы «Дукат», половину — «Звезда».
— Так чего же проще? — взяв папиросу, сказал Стрельский. — Раз уж мы здесь в такое несуразное время, так поднимемся в беседку и попробуем оттуда разглядеть красавиц. Детишки просыпаются рано, их надо вести на пляж. Может, увидим красавиц в пикантном неглиже?
— Мне начхать на их неглиже, — честно признался Лабрюйер, — я хочу понять, кто живет на той даче.
— Да вы не на шутку взялись за следствие. И это меня радует, — Стрельский вдруг стал удивительно серьезен. — Вы ведь не актер, молодой человек, совсем не актер.
— Да уж… — пробормотал Лабрюйер и первым поднялся по шатким ступенькам в беседку.
— Вы — сыщик. И тоскуете по своему ремеслу.
— Коли я сыщик, так уж недостоин с приличными господами на одной даче проживать? — вдруг вызверился Лабрюйер. — Как пропажа в доме — так где полиция?! А как пропажа нашлась — этих легавых в гостиную пущать не велено! Так, да?
— Я старею, — признался Стрельский. — Я полагал, что вы в моем тоне услышите доброжелательность. А вы бог весть что услышали. Простите старика — я не так сказал, как надо бы…
Печаль в голосе была самой неподдельной, с легким оттенком скорби. Сорок пять лет сценической карьеры — это не кот наплакал и не таракан начихал.
— Да ладно…
— В нашем вертепе вы карьеры не сделаете. Сезон кончится, мы уедем — и что дальше?
— Искать пропавших кошек и собак. Мне уж предлагали! Нет, Самсон Платонович, не хочу. И не будем об этом.