Аэроплан для победителя
Шрифт:
— Так что же за правда?
— В меня стреляли.
— Это как?
— Откуда я знаю — как? Может, из ружья, может, из револьвера. Я на дачу боюсь возвращаться!
— Тамарочка, простите, я должен срочно ехать в Майоренхоф, встречать авто из Риги. Давайте вы мне все завтра утром расскажете?
— Но я боюсь ехать на дачу! Я туда не поеду! Мне просто негде ночевать!
— Тамарочка, я поговорю с Алешей…
— Но в меня стреляли!
— Кто мог в вас стрелять?
— Я не знаю! Александр Иванович, придумайте что-нибудь! Я боюсь Терской говорить — она подумает, будто у меня в голове зонтиком помешали… В меня правда стреляли! Это было около восьми утра!
— Кто мог в вас стрелять? У вас же нет врагов.
— Я боюсь ехать на дачу! Александр Иванович, за мной гнались до самого ипподрома…
Тут Танюша увидела подходившего Николева, ойкнула, вскочила на велосипед и умчалась.
Лабрюйер рассмеялся.
— Александр Иванович, ну что же это такое? — жалобно спросил Николев. — Жена она мне или не жена?
— Я завтра во всем разберусь, слышите — завтра, — бездумно пообещал Лабрюйер. Его голова была занята более важными вопросами, места для супружеских ссор там уже не оставалось.
Он, взяв с собой Стрельского, помчался на ормане в Майоренхоф, убедился, что все готово, выбежал на Морскую — встречать автомобиль. Этот автомобиль он арендовал на весь вечер, он непременно должен был потребоваться, и потому Лабрюейр не считался с тратами.
Одновременно к дачам подкатили орманы, которые везли артистов, и автомобиль, доставивший троих мужчин. Это был большой синий «Руссо-Балт», смахивавший на старинную карету.
— Господин Кокшаров, госпожа Терская, позвольте представить вам инспектора сыскной полиции господина Линдера, которому передали дело об убийстве фрау фон Сальтерн, — сказал Лабрюйер, старательно подражая холодноватому и отстраненному светскому тону, хотя держать себя в руках ему было уже трудновато — звездный миг близился. С ним господа агенты Самойлов и Фирст, оба на прекрасном счету в полиции. А сейчас приглашаю всех наверх, в гостиную.
— Ах! — сказала Терская. — Как я рада! Вот кто поможет нашей бедной Валентиночке!
Инспектор Линдер оказался молодым человеком, лет двадцати восьми, агенты — его ровесниками. Сразу было видно, что эта троица понимает друг друга с полуслова. В гостиную они вошли первые и заняли места так: Линдер — на стуле у круглого столика, Самойлов — у двери, ведущей на лестницу, Фирст — у двери, ведущей в спальню.
Дамы — Терская, Полидоро и Эстергази — уселись на диване, Стрельский — на другом стуле, Кокшаров выбрал кресло, прочие остались стоять.
— Много времени это не отнимет, — пообещал Лабрюйер. — Господин Николев, в коридоре стоят табуреты. Снимите с них ведра и принесите, пожалуйста… Очень хорошо. Господин Енисеев, господин Славский, садитесь… Господин Водолеев…
— Ах, как любопытно! — воскликнула Эстергази.
Лабрюйер встал возле столика и с минуту молчал — собирался с мыслями. Потом, отказавшись надеяться на память, достал из кармана исписанные листочки.
— Господин Лабрюйер, труппа устала и нуждается в отдыхе, — напомнил Кокшаров.
— Я начинаю. Я с самого начала был убежден, что Селецкая в убийстве не виновна, — сказал Лабрюйер. — И точно так же я был убежден, что она — идеальная кандидатура на роль убийцы. Настолько идеальная, что множество мелких деталей уже не имело значения. Например — отчего она, заколов фрау Сальтерн булавкой, преспокойно вернулась на дачу и легла спать. Отчего оставила труп в беседке, даже не попытавшись его спрятать. Отчего — если убила в порыве безумия — не телефонировала Сальтерну, не попросила его увезти тело, ведь у Сальтерна есть автомобиль. В конце концов, она могла признаться кому-то из господ артистов. Я уверен, что вы, господа, сперва помогли бы вынести труп хоть в дюны, а потом уж подумали, что, кажется, вступили в противоречие с законом…
— Благодарю! — иронически сказал красавчик Славский, а Эстергази воскликнула:
— Да, да! Я бы именно так и поступила!
— Ваше счастье, что вы в это время спали, сударыня. Так вот, я видел, что доводы рассудка на Горнфельда не подействуют: он для себя уже нарисовал картину, а репортеры ее с восторгом изобразили в своих газетках. Нужно было любым путем заставить господина Горнфельда задуматься о возможном другом убийце. То есть — немного сбить его с толку. В доме Сальтерна жила на покое воспитательница покойной Доротеи фон Сальтерн, фрау Хаберманн. Каюсь — при помощи старого своего осведомителя я выманил перепуганную старушку из дому обманом и спрятал ее. Тогда Горнфельд задумался — старушка могла знать какие-то тайны семейства Сальтернов, могла предполагать, кто убийца, и если она скрылась после ареста Селецкой — это можно счесть аргументом в пользу актрисы. Господин Линдер, у вас есть вопросы?
— Пока — ни единого, — ответил молодой инспектор и улыбнулся. Видно было, что этот, в отличие от Горнфельда, Лабрюйеру симпатизирует.
— Мне стоило труда добиться от фрау Хаберманн правды. Она была слишком напугана. Правда же такова — покойная фрау фон Сальтерн встретила на солитюдском ипподроме во время показательных полетов человека, который знал ее в молодости и мог разболтать, что она не Регина фон Апфельблюм, а Доротея — простите, не упомню ее девической фамилии. Она думала, что он десять лет назад погиб, а он оказался жив и даже вел светский образ жизни. Фрау фон Сальтерн была для него опасна — она могла опознать в благопристойном господине вожака разбойничьей шайки, блудного сына почтенного немецкого семейства, который ухитрился состряпать свидетельства своей смерти и ускользнуть от правосудия. И он был дня нее опасен. Предвидя, что этот человек будет ее шантажировать, фрау фон Сальтерн дала фрау Хаберманн драгоценности и отправила продать их за пределами Риги. Когда старушка вернулась, ее воспитанницы уже не было в живых. Что произошло между фрау фон Сальтерн и шантажистом — одному Богу ведомо. И уж, во всяком случае, не в беседке он убил бедную женщину. Она бы ни за что не поехала в Майоренхоф устраивать скандал соблазнительнице, это была в высшей степени приличная и сдержанная фрау. Я обследовал забор и, кажется, узнал правду. Ее тело пронесли через двор соседней дачи и, расшатав гвозди в заколоченной калитке, положили в беседку. Заметьте, Линдер, мысль изучить забор в голову Горнфельду не пришла.
В голосе Лабрюйера было настоящее торжество.
— Убийство этот человек готовил тщательно, — продолжал Лабрюйер. — Для того и была похищена пресловутая шляпная булавка. Линдер, вы знаете похитительницу — это Лореляй.
— Как вы узнали? — спросил Линдер. Голос был строгим, во всей фигуре — готовность сорваться с места и мчаться по следу.
— Я говорил с ней. Линдер, я отпустил ее — нельзя было иначе. Они никуда не денется — я потом вам расскажу, как хитроумно она теперь промышляет. С похищением булавки мне, правда, самому не все ясно, — признался Лабрюйер. — Думаю, еще до рассвета я получу ответы на все свои вопросы. Для того я вас сюда и позвал, а господа артисты будут свидетелями. Так вот, я заподозрил одного человека… Самойлов, закройте собой дверь, сейчас будет кое-что любопытное…
Линдер встал и сунул руку за пазуху — там у него в особой ременной петле был револьвер.
— Мне удалось получить его фотографическую карточку. Я отправил господина Стрельского с двумя карточками, этого человека и его предполагаемой сообщницы, на хутор, где спрятал фрау Хаберманн. Он из осторожности оставил ормана возле станции и пошел пешком через лес. По дороге на него напали, усыпили эфиром, карточку похитили. Подробности может сообщить квартальный надзиратель Шульц. Я понял: этот человек подслушал мои разговоры с господином Стрельским и решил оттянуть миг своего разоблачения. Какие интриги были у него на уме — я понятия не имею. А теперь, господа, внимание!