Афанасий Никитин. Время сильных людей

Кириллов Кирилл Евгеньевич

— Что? — обернулся Мигель. Слова о государстве и португальцах пробились сквозь завесу его мечтаний.

— Думаю я, как ты с соплеменниками-то разойдешься?

— В смысле? — Мигель снова склонил голову, уставившись на Афанасия антрацитовым глазом.

— Афонсу ваш Африканский вряд ли обрадуется, если у него под носом государство возникнет, предводимое его бывшим рыцарем-неудачником. Нападет да разнесет по кочкам. А тебя самого в кандалы закует да казнит примерно на главной площади твоей столицы.

— Вот для того и нужны сильное государство, армия, запасы, чтоб говорить с посланцами короля на равных. Сколько там в каравеллу народу влезает? Команды с дюжину да рыцарей десяток

с конями вместе. Пушек штуки три-четыре. Чтоб сотню воинов привезти, нужно десять кораблей, а чтоб такую экспедицию снарядить — мало у кого денег хватит. Но даже, допустим, двести кораблей придет, да о двадцати пушках. Что они смогут против нескольких тысяч вооруженных булатом воинов, да с сотней орудий, с огненным припасом неограниченным? Да ничего! Мы сможем их раздавить, как… — Не найдя слов, Мигель страстно прищелкнул пальцами. — И они это сразу поймут и остерегутся.

— С соплеменниками будешь воевать?

— Нет, не буду. Только они об этом не догадаются, — улыбнулся Мигель. — А если много приплывет да воины мои против них слабоваты окажутся, заключу вассальный договор. Это не то, чего б хотелось, конечно, но тут уж не приходится выбирать.

— Точно не будешь воевать? — усомнился Афанасий.

— Нет, не буду, — твердо ответил Мигель. — Если, конечно, они первыми не начнут.

— Мягко ты стелешь, твое будущее королевское величество, да не жестко ли будет спать? Король Португальский далеко. Когда еще сюда доберется, а вот хорасанцы-то под боком, почитай. Как прознают они, что ты тут оружием запасаешься да войско собираешь, так и двинут на тебя всей силой. У них-то не сотня изможденных плаваньем рыцарей. У Мелик-ат-туджара, наместника султанского в Бидаре, двести тысяч своей рати, а у Мелик-хана — сто тысяч, а у Фарат-хана — двадцать тысяч, и у других ханов по десять тысяч войска. А с султаном самим выходит триста тысяч войска его. Да с конями, слонами, да пушками огнестрельными в количестве большом. И воины у них обученные, в битвах бывавшие, не твоим волосатым чета. Каждый из них по отдельности все ваше воинство, как комаров, передавит и на жала булатные не посмотрит.

— О, уверяю тебя, — улыбнулся Мигель, — сим светлым вельможам сейчас совсем не до скрывающегося в лесах обезьяньего народа. Они заняты смертной грызней меж собой.

— С чего бы это им меж собой грызться? — удивился Афанасий, вспоминая свое сытое и спокойное житье в столице и вереницы княжеских выездов, тянувшихся к дворцу правителя Бидара. — Вроде все ладком у них там.

— Было. Да вот не так давно неподалеку от Джуннара напали какие-то неизвестные на главного казначея Мехмета, чрезвычайно горячего молодого человека. Он-то, не разобравшись, решил, что это джуннарский правитель против него злое замыслил. Собрал войско да и пошел на него войной. А тот, не будь трус, тоже свое войско поднял. Да иные наместники за него встали. У них там свои дела, свои интересы, своя память злая. Многим Мехмет дорогу перешел. А Мелик-ат-туджар молод да недалек умом, приближенные из него веревки вьют, а среди них есть Мехметовы недоброжелатели. Он это остановить не в силах.

— Так то не Асад-хана люди караван разгромили?! — воскликнул Афанасий, вспоминая рев раненого слона и тупой стук стрел в борт паланкина.

— А то! — Мигель самодовольно усмехнулся и потер руки.

— Ты?

— Я!

— Да что ж ты тут устроил?! Это ж война на полмира!

— Именно что война. Пока они там в резне слабеть будут, мы в силу войдем. А дальше только держись! Ладно, заболтался я что-то с тобой. Заканчивать пора.

— Что заканчивать? — не понял Афанасий. Пораженный величием замыслов Мигеля, он и забыл, в каком положении находится.

— Твой

жизненный путь. — В потухших было глазах Мигеля снова зажегся огонек безумия.

— Да побойся Бога. — Афанасий снова забился в путах.

— Не думаю, что Бог в ближайшее время обратит внимания на мою скромную персону, — пробормотал Мигель, извлекая из складок своего камзола длинный тонкий стилет. — Да и на твою тоже.

Купец зажмурился, ожидая смертельного укола под сердце. Но его все не было. Вместо этого от сводов гулко отразились шлепки босых ног по полу и птичье щебетание обезьяноподобного посланца. Купец приоткрыл один глаз.

Мигель стоял согнувшись, подставив ухо ко рту маленького человечка, донельзя похожего на тех людоедов, кои чуть не схарчили их с Мехметом, только волосатого, и слушал. С каждым словом на непонятном языке лицо Мигеля становилось все мрачнее. Дослушав тираду до конца, он выпрямился, зло зыркнул на Афанасия, сунув стилет обратно в складки кафтана, и зашагал к выходу, что-то крикнув на ходу сидевшим у стены стражам.

Те вскочили, бросились к тверичу, в считанные мгновения распутали веревки и сняли его с креста. Скрутили ими же за спиной руки. Темным подземным коридором привели в небольшую комнату — каменный мешок без окон. Втолкнули внутрь. Закрыли тяжелую дверь с зарешеченным окошком. Громыхнул замок. Топоча пятками, стражи ушли. Афанасий остался один.

Глава четырнадцатая

Тусклый свет струился в каменный мешок через зарешеченное окошко в двери. Его едва хватало, чтоб разглядеть смутные очертания предметов. Набитый прелой соломой мешок вместо матраца, деревянная лавка, слишком приземистая для стола, но слишком высокая для сиденья. Выдолбленная тыква.

Афанасий сгреб ее ладонью, встряхнул. Она отозвалась радостным плеском. Вода. Тепловатая, затхлая, как и все тут, но вполне годная для питья. Купец залпом выпил половину, а остатки вылил на шею. Влажной рукой растер по лицу грязь. Огляделся и даже принюхался в поисках отхожего места. Не нашел. Не долго думая приложился к тыкве и наполнил ее обратно чуть ли не до половины. Отставил поганый сосуд подальше в угол и улегся на мешок, заложив за голову руки.

Проснулся он ровно с той же мыслью, что и заснул. Почему Мигель не убил его? Ведь ткнуть стилетом под сердце привязанного к кресту человека — дело секундное. Что же могло так отвлечь или обескуражить хладнокровного и расчетливого лазутчика? Разве что совсем из ряда вон. Эх, на воздух бы выбраться. Хоть одним глазком взглянуть, что происходит на воле. Вдруг и вправду хорасанцы пронюхали про лесное воинство и воевать пришли? Или деревенские собрались с духом и своих детишек вызволять кинулись? В случае заварухи лучше уж на свете белом оказаться, чем дожидаться своей участи в темнице. А вдруг про него вообще забудут? И помрет он тут без воды и пищи, и найдут его здесь с распухшим животом, вылезшими глазами и сползающей с оскаленного черепа кожей. Да тут же и похоронят, очень уж место на могилу смахивает.

Он перекрестился, отгоняя от себя мерзкое видение. Встал. Прошелся по камере от стены до стены, разминая затекшие руки и ноги. Четыре шага в одну сторону, четыре в другую — вот и все пространство. Подсел поближе к двери, приложил ухо к сырой древесине. Прислушался. Глубок каменный мешок. Ни топота стражи, ни шума поселенского не слыхать. Только вода где-то недалеко каплет, выматывая нервы и распространяя окрест гнилостные миазмы. И стражей не слыхать. Спят еще? Или сочли, что отсюда деваться некуда? Наверное, и правы — он оглядел выложенный из древнего кирпича свод и вздрогнул. Несмотря на липкую жару, повеяло на него от стен и потолка могильным холодом.