Афанасий Никитин. Время сильных людей

Кириллов Кирилл Евгеньевич

Афанасий подошел к двери и ощупал ее. Крепкие доски, перехваченные железными скобами. Немного ржавыми, но вполне еще крепкими. Могучие кованые петли. Сработано на совесть. Не то что бамбуково-веревочные домики наверху. Но попробовать стоит.

Купец поднялся, уперся в дверь могучим плечом и надавил. Та не шелохнулась. Тогда он отошел на пару шагов и попробовал с наскока. Только отбил себе плечо. Вдарил ногой — никакого результата. Перевернув лавку, он попытался подсунуть ножку под низ двери и рывком сдернуть ту с петель. Не получилось.

Ему захотелось шарахнуть лавкой об пол, завыть, заорать. С большим трудом он сдержал в себе этот всплеск ярости, густо замешанной на страхе. Обняв

себя руками за бока, чтоб не трясло, уселся в угол. Поджал ноги. Незаметно для себя стал раскачиваться вперед-назад, пытаясь придумать что-нибудь спасительное. Но «что-нибудь» никак не шло на ум, как он себя ни мучил. В голову лезли только видения разлагающихся покойников и… Лакшми. Опять в белой шубке, в невысокой шапке-пирожке из куньего меха и с ведром воды. На этот раз пустым. Черные глаза озорно блестели из-под переливчатого меха. На смуглых скулах играли отбрасываемые снегом блики солнца. А вдалеке курился дымок из трубы их дома. Приземистого, из толстенных бревен, с небольшими слюдяными окошками, в которых теплится свет очага. И крепкие черноголовые детишки, трое или четверо, играющие поодаль с большой лохматой собакой.

Он был так поглощен этим видением, что даже не расслышал шагов стражи в коридоре и грохота отодвигаемого засова. Пришел в себя, только когда дверь распахнулась, чуть не припечатав его к стене. С трудом увернувшись, он вскочил на ноги, не зная, что делать — то ли смириться, то ли подороже продать свою жизнь. Решился было на второе, замахнулся…

Стражники легко уловили его за руки, скрутили и выволокли в коридор, нарочно зацепив за косяк головой. От удара из глаз купца брызнули искры, рот наполнился противным железистым вкусом. Его протащили до пыточной комнаты и свернули не на выход, а в другую сторону. Звон в ушах его чуть рассеялся. Афанасий, извернувшись, ударил одного ногой под колено, оттолкнул второго. Освободил одну руку, рванулся вперед, цепляясь пальцами за щербины в камне и подтягивая тело. На него навалились сзади. Прижали к каменному полу. Потоптали его основательно и, снова вздернув на ноги, повлекли дальше узкими коридорами, в которых приходилось пригибать голову, дабы не стукнуться макушкой о каменный свод.

Низкорослый обезьянец распахнул перед ними маленькую дверь. Афанасия с размаху втолкнули в деревянную клетку на колесах, подобную той, в которой привезли в город Ханумана. Один из стражников ловко намотал на дверь целую бухту разлохмаченных лиан. Навязал с десяток узлов, намертво заделав выход. Пол принял горизонтальное положение. Цельнодеревянные колеса без спиц заскрипели на несмазанных осях. Афанасий пребольно ударился головой о заднюю стенку. Вздрогнула и поплыла назад и вбок городская стена.

Хорошо хоть привязывать не стали, потому он умудрился согнуть ноги, вжаться в угол и устроиться довольно удобно. Однако было ли это хорошим знаком? Вдруг просто не хотят лишней работы делать, сейчас довезут до места недалекого и… И что? «Да ничего хорошего, понятное дело, — вздохнул он. — Ясно, не на пир везут да не на свадебку. Эх…»

Арба неторопливо двигалась вдоль стены. Если бы просто убить хотели, могли б придушить прямо в мешке каменном али утопить. Значит, на народ везут, чтоб красиво казнь обставить. Небось еще и пытать будут. Обезьянцы бы, может, сами до того и не догадались. Чтоб пытать да чужими мученьями любоваться, особо изощренный ум нужен. А вот Мигель, тварь такая, запросто мог их надоумить, с него станется. Купец поежился.

Арба доскрипела до самых ворот и свернула на мост. Все ж в город везут. На место лобное? Прощай, надежды?

«Господи, помилуй», — истово перекрестился Афанасий. А ведь столько всего прошел, повидал. Внукам бы своим да чужим на завалинке рассказывать. Ему представился

выводок пацанят на лавке, смотрящих на него широко распахнутыми глазами, и Лакшми с серебристыми нитями в черных волосах, суетящаяся у печки. Лучше любой сказки будет. Так ведь нет, отчекрыжат голову ни за что ни про что. Он схватился за прутья клетки, дернул, стукнул, затряс. Они не подались, даже не шелохнулись. Не привыкший, что его кузнецкая сила совершенно бесполезна, купец выругался богохульно, стукнул по прутьям еще раз, уже слабее, в отчаянии улегся на полу и свернулся калачиком.

Провожаемая взглядами угрюмых стражников повозка миновала мост и углубилась в лабиринт городских улиц. На окраинах селились обезьянцы, совсем мало похожие на людей. До глаз заросшие бурой шерстью, коротконогие и длиннорукие, они даже не считали нужным показывать свое отличие от лесных собратьев. Одежды не носили. Ковыляли на коротких, кривых ножках, опираясь на могучие руки. И если бы не их перекличка, звучавшая довольно осмысленно, можно было б подумать, что они просто заселились в пустующие дома, придя из джунглей.

Обезьянские дети встретили повозку криками и визгами. Запрыгали по веревкам и лианам, висевшим над улицей. В клетку полетели шкурки фруктов, комья грязи и иная дрянь. Один особо резвый спрыгнул сверху на крышу, просунул тонкую ручонку сквозь прутья, потянулся к кузнецу. Кто-то схватил его за шкирку, отшвырнул визжащего обратно в заросли, что вызвало взрыв не то радостных, не то яростных воплей у обитателей местных трущоб.

Дальше въехали они в кварталы, заселенные обезьянцами более человекоподобными. У этих было хозяйство. Правда, заниматься им они предпочитали не под крышами ветхих жилищ, а на улицах или крышах. Обезьянские бабы с отвислыми коричневыми грудями толкли что-то в глиняных ступках. Стирали, мыли, перетирали зубами мясистые стебли. Мужики-обезьянцы чинно сидели на корточках, вроде как ведя неторопливые беседы. Хотя видно было, что они скорее подражают людям, усидеть на месте им было трудно. Обезьянские детишки, не мучась человекоподражанием, с визгами носились вокруг взрослых.

Арба остановилась. Пол перестал трястись и раскачиваться на многочисленных выбоинах. Афанасий услышал, как совещаются его возницы, но о чем, понять не мог, и с кем, тоже не разглядел. Наконец они получили чье-то согласие. Арбу опять тряхнуло. На этот раз путешествие длилось совсем недолго. Два разворота, один сопровождаемый кряхтением стражников подъем, и его клетка оказалась в окружении таких же, как у нее, решеток.

Откуда-то снизу доносились крики и вопли.

Афанасий привстал на четвереньки и огляделся. По правую руку стояла клетка, в коей свернулся кольцами огромный гад. Толщиной он был с бочонок. Чешуйки заметно шевелились при каждом движении его мускулистого тела. Маленькая голова металась в ограниченном пространстве, ощупывая черным языком связывающие прутья лианы. От каждого его движения клетка ходила ходуном. Наверное, он мог бы развалить ее одним движением могучего хвоста, да ума на это явно не хватало.

В клетке слева, для крепости обмотанной веревками, сидел грустный медведь с белым треугольником на груди. Он был грязен и, похоже, ранен. Огромной когтистой лапой он почесывал брюхо, разбирая комки свалявшейся шерсти. Косолапый глянул на Афанасия маленькими глазками, в которых застыло выражение почти человеческой тоски, и утробно вздохнул.

А прямо напротив стояла клетка, в которой, прижавшись друг к друг плечами, сидели два невысоких человечка с прямыми иссиня-черными волосами и плоскими лицами. Ровно как те, что чуть не уходили их с Мехметом в горах возле Джуннара. Афанасий хотел было позлорадствовать, да вспомнил, что и сам в таком же бедственном положении, и осекся.