Аферистка
Шрифт:
Можно по-разному относиться к социализму, можно порицать его или сожалеть о нем, можно осуждать его ценности или продолжать отстаивать их, можно даже быть к нему равнодушным. Но то, что от него, а затем и от бывшего народного добра остались гадкие, поросшие кустарниками руины, — всегда, везде и при всех обстоятельствах было ужасно на руку Дыдыку, и он благодарил социализм за его смерть.
К слову сказать, Дыдык вообще любил смерть, ведь по сей день она несла в себе потери только для кого-то другого, а для него — большей частью пользу, какую-то прибыль. С некоторых пор он был просто влюблен в смерть, особенно, если она случалась в его ближайшем окружении. Это сказочное состояние сначала сопровождалось буйными мечтами, потом в пустой голове Дыдыка начали появляться мысли, отвлекающие энергию от рабочих частей тела и снижающие его жеребячьи
Но дело повернулось наиболее плохим образом, так что ни копейки добыть не удалось: ни машину он не продал, ни за ее аренду не получил. Какая-то непруха! Нельзя же считать благом то, что ему подала эта придурковатая калека в белом саване. А своему подельнику завтра надо заплатить, безразлично — пусть только за поездку. Все равно это деньги, которых нет. Из чего? А если ему придумается запросить больше? Дескать, ты все-таки благодаря моему содействию договорился о продаже машины, так теперь отдавай пятую часть полученной стоимости! За что? За то, что он облизался? Ведь договориться с этой милейшей женщиной с пистолетом, которая согласилась купить «мерседес», можно было и без этого дармоеда.
Неизвестно, как бы сейчас повел себя злодейский Дыдык, если бы ему не помогли, засунув связанного громилу-водителя в багажник. Поэтому, возвращаясь к разрушенной ферме теперь уже на своей машине, Дыдык знал, что будет делать, хотя и помнил напутственные слова Татьяны о том, что не надо совершать глупости. Но она так двусмысленно это произнесла… что в куриных мозгах Дыдыка это вызвало обратное действие. Вся неприятная ситуация, возникшая из-за их неудачного наезда на Григория, казалась ему не столько поучительной, сколько благоприятной. Даже предупреждение от женщины в саване прозвучало как провокация именно к тому действию, которое задумывалось им сначала.
Сравнившись с нужными ему руинами, Дыдык снова выключил освещение, повернул в противоположную от них сторону, проехал несколько метров до ближайшей посадки и спрятался там под нависшими ветвями — не хотел, чтобы от дороги до фермы шли следы еще одной машины, кроме машины своего помощника. Учитывая то, что произошло потом, такие его приготовления не были лишними, так как на утро Славгород облетевшая весть, что на покинутой ферме сгорел какой-то путешественник вместе со своей машиной.
— Видно, заехал с большой трассы на ночной отдых, — предполагали здешние люди, — а потом включил отопление в салоне и заснул. И по случайности произошел пожар.
В самом деле, те кто путешествовал международной трассой Москва-Симферополь, иногда заворачивали на дорогу до Славгорода и здесь, проехав несколько сотен метров, устраивались на ночной отдых. Но большей частью они собирались группами по несколько машин и располагались на обочине под развесистыми абрикосовыми деревьями. А этого какая-то нечистая сила потащила на руины. Видно, прятался, потому что был сам — не получилось с кем-нибудь соединиться.
Только одна Татьяна почти наверное знала, кто там погиб. Ну, что же, мертвого не поднимешь, а виноватый пусть ждет расплаты, если родился таким дураком.
Тем временем Дыдык с каждой минутой приближался к Киеву. Он ехал медленно, заново осваиваясь за рулем, — давненько не ездил, да, честно говоря, и навыки езды имел слабые, так как имел короткий стаж. Роскошный образ жизни под крылом сначала успешного отца, а потом престарелых женщин почти всегда обеспечивал ему машину с водителем, и нужды самому толкаться в уличных заторах не было.
Уже давно разгорелся день, на дорогах оживилось движение, которое требовало от водителей внимания и быстрой реакции на изменения обстановки, а ему хотелось спать. Он отчаянно боролся с непослушными веками, которые так и норовили склеиться и долго не размыкаться. Дыдык выключил систему микроклимата в салоне и открыл окно, жадно потянул носом благоухание цветущих акаций, которых при продвижении на север в придорожных посадках становилось все меньше. Улыбнулся от удовольствия и облегченно
Не скверня свой внутренний мир какофонией, которую нынешние дырищи и дебилы называют музыкой, он в купании естественных звуков, доносящихся в салон машины, отдался воспоминаниям.
О родителях вспоминать не хотелось — там по сей день все болело, а еще — там жила большая досада, что он не облагодетельствован счастьем родиться в дружеской и зажиточной семье. Предъявлять упреки родителям, дескать, были очень заняты собой, работой, друзьями и ему не уделяли внимания, как это делают сейчас не только неблагодарные дети, но и плохие психологи и педагоги, не считал возможным — разве не понимал, даже будучи ребенком, что ему живется лучше многих своих товарищей? Понимал. Разве не отдавал отчет тому, что отец и мать много работают, постоянно совершенствуют свои знания, без конца учатся? Отдавал. Может, родители и не нянькались с ним сверх меры, зато подавали пример добросовестного труда, который в воспитании детей более весом, чем словесные наставления или общие гуляния. И не всегда в коня корм — наверное, он удался именно той породы. Ведь почему-то тогда родителям не подражал: не учился, не работал над собой… То-то и оно, видно, чего-то его характеру не хватало, слабина какая-то в нем была с рождения.
А вот старшая сестра на самом деле сыграла с ним злую шутку, так как именно за ней он направился в будущее, по ее кривой дорожке пошел. Правда, матери тогда уже не было — умерла, получив удар от фокусов этой непутевой дочки, а отец болел и не справлялся с работой и бытом, поэтому женился на молодой кукушке. Видно, возле Карины Давид пытался найти тепло и уют, потерянные в родительском доме.
Карина никогда звезд с неба не хватала, зато в детстве не бесчинствовала, была тихой и незаметной девушкой. Это характерно для грузинских семей. Такой оставалась и во взрослой жизни — наносила родителям удары украдкой и с видом очень обиженного, несчастного человека. Как ей это удавалось? Родители верили, что дочка, не имея опыта, просто попадает в переплеты, и долго не могли допустить мысли, что она у них морально ущербна. Чтобы на первой поре поддержать бесталанное создание, отец, главный инженер кожевенно-галантерейной фабрики, по окончании школы отправил дочку в Киев, где помог поступить в институт, который в свое время окончил сам. Кстати именно отсюда, получив направление в результате распределения, он поехал во Львов, где встретил свою судьбу, и в родные места не вернулся. И не жалел — люди, с которыми работал, ему нравились, а свою жену до конца дней нежно любил.
Уже с дипломом в руках Карина устроилась работать на Киевской обувной фабрике. Но работала там до первого отпуску, а дальше карьера инженера-технолога перестала ее интересовать. Девушка хорошо провела две недели на модном курорте у моря, увидела мужнин с большими деньгами, которые к ней проявляли настоятельное внимание, и поняла, что удовлетворять их прихоти легче и прибыльнее, чем работать в цехах, где в тебя навсегда въедается дух выдубленной кожи.
Сначала на чернавку с чрезвычайно белой и нежной кожей, характерной для родившихся в смешанном браке, положил глаз не первой молодости хирург из известной республиканской клиники. Он снял любовнице небольшую квартиру, трогательно обставил ее мягкими креслами и диванами, устлал коврами и наведывался сюда, когда разрешало здоровьице, не весьма требуя от красавицы чистоты помыслов и физической преданности в его отсутствие. Жены у него уже не было, и крыться приходилось всего лишь от детей и внуков, чтобы они не подумали, что нажитое добро перейдет в наследство чужому человеку. А те и не волновались — пусть себе забавляется, лишь бы в дом всякое дерьмо не приводил. Так прошло почти десять лет. Но все хорошее когда-то кончается.
Со временем, когда у старика отпала потребность даже видеть раздетых молодух, Карина ненадолго попала в объятия молодого мужчины, с которым успела сойтись довольно близко благодаря снисходительности содержащего ее старичка. К тому времени молодой красавец сам находился на содержании у одной кинозвезды. Известной актрисой, бывшей красавицей, он, конечно, тяготился, и, чтобы выдержать такую собачью жизнь, изредка спал с Кариной, мечтая о ней намного чаще. И вот теперь согласился временно делиться с ней своими горькими доходами, как с коллегой, страдающим из-за потери «работы».