Африканский казак
Шрифт:
Услышав это, паша расплылся в гордой улыбке.
— Вот он каков, мой Султан! Быстрый и послушный! В боях дважды спасал мне жизнь. Страшно сказать, сколько черных рабов и слоновьих бивней я отдал за него арабским купцам. О, черкес! Как он на тебя внимательно смотрит! Видно, чует знатока! Ты сам в чем разбираешься лучше — в Коране или в лошадях? Ладно, сейчас молчи, потом узнаем об этом.
В соседних стойлах находились и другие лошади. Уже знакомые Дмитрию горбоносые донгольские жеребцы, блестящие, словно из отполированной бронзы, берберийские
Хозяин лошадей увлекся сам. Подробно рассказывал о каждой, сообщил, что весь табун держит за пределами зерибы, где-то в саванне. Раньше верхом ездил часто, уходил в дальние набеги за рабами, громил купеческие караваны и отряды других работорговцев. Побывал везде, кроме тех речных долин, в которых водится проклятая муха цеце, после ее укусов еще не выжила ни одна лошадь. В те долины приходилось посылать пешие отряды, там воины и рабы тоже умирали от ее укусов, но это же не дорогие племенные жеребцы.
Настроение паши опять быстро изменилось. От прежнего благодушия и гордости не осталось и следа. Он начал жаловаться на скуку и однообразие жизни в саванне.
— Больше двадцати лет сижу в этой зерибе. За всем приходится смотреть самому. Только один раз ездил в Каир, вернулся — а здесь половина рабов передохла, склады сгорели. Никому доверять нельзя. Все надоело, а теперь еще и торговля пошла совсем плохо.
— На Ниле купцы говорили, что после разгрома махдистов наступит мир и торговля будет процветать.
— Мой товар — рабы. Но еще в старину говорили, что торговец рабами никогда не разбогатеет. Очень уж это сложное и ненадежное занятие, требует постоянного внимания и заботы. Товар надо выследить, поймать, доставить на рынок вовремя и в хорошем состоянии, а он хитрит, сопротивляется, поднимает восстания, да еще болеет и умирает. С дикими зверями гораздо легче. Больше всего хлопот с мужчинами, они непокорны, упрямы, много едят и не желают ничему учиться.
— Разве рабов чему-то надо учить?
— Разумеется. Мы добываем их в лесах, а продаем в города. Поэтому они должны уметь обращаться с самыми простыми инструментами, понимать, что им говорят. Цена необученного раба не покрывает расходов на его содержание. Лучший товар — это женщины и дети, их легче обучать и охранять. Одно только плохо, после перехода по саванне и пустыне из них до рынка добирается меньше половины. Да и тех потом долго приходится лечить и откармливать, чтобы они получили настоящий товарный вид.
— Много рабов в зерибе?
— Сейчас сотни две, а раньше меньше пятисот никогда не бывало. Хорошего товара становится все меньше. В старину негритянские деревни были совсем рядом, а теперь после набегов разбойников баккара там пустая земля. Приходится посылать этих бездельников в дальние края. Вот и сейчас для охоты настало самое время, чернокожие копаются на полях, а в саванне для конных раздолье, везде есть вода и трава. Чтобы хоть что-нибудь добыть в этом году,
— Мой отец вспоминал, что раньше только в Каире продавались тысячи черных рабов, которых потом отправляли в Турцию, Сирию и Аравию.
— Давно это было. Сейчас эти проклятые франки запрещают торговать рабами. Они хотят, чтобы чернокожие работали в их собственных африканских колониях. Всем известно, что в старину они сами увозили рабов в Америку целыми кораблями. Вот это была действительно выгодная торговля — с корабля не убежишь, кругом море, а хозяину надо только товар кормить и следить, чтобы не началась лихорадка… Сегодня еще можно перегонять рабов тайными тропами и сбывать их старым надежным покупателям, но расходы стали очень уж большими. С махдистами кое-как можно было договориться, но теперь в наших краях появились эти «инглизы».
— Где?
— Три дня назад их разъезд прошел по караванной тропе и попал в нашу засаду. Всех положили, а офицера я сам подстрелил. Теперь имею этот мундир и маузер. Смотри, какая игрушка!
— Я в оружии ничего не понимаю. Боюсь на него даже смотреть, уповаю только на силу молитвы.
— Ну тогда пойдем взглянем на мой товар. Хотя особо гордиться нечем.
Зрелище было ужасным. В нескольких клетках под легкими навесами, тесно прижавшись друг к другу, сидели женщины и дети. Отдельно содержались немногочисленные мужчины, на одних надеты ножные колодки, другие просто привязаны за шею к толстому бревну. Все худые и грязные, совсем голые. На специальном помосте над клетками возвышался надсмотрщик, старый нубиец с плетью в руках. Неподалеку, на самом солнцепеке, у всех на виду, лежал привязанный к скамье мужчина. Над его исполосованной плетью спиной вились тучи мух.
Паша взглянул на клетки, указал на мальчика лет семи. Внимательно осмотрел его со всех сторон, ударил по щеке. С видом знатока послушал плач, удовлетворенно кивнул, приказал вымыть и накормить.
— На ночь возьму его к себе, — пояснил Дмитрию. — Люблю, когда они при этом еще и звонко визжат.
Ночью, в тесной каморке, которую отвели паломникам, Хасан шептал в ухо Дмитрию:
— Что же ты наделал! Пропали мы с тобой!
— Что случилось?
— Как ты пил кофе у паши?
— Как ты меня учил — пил и кофе, и холодную воду. Хотя это совсем невкусно и у нас так кофе не пьют.
— Так следовало не пить воду, а только рот ею споласкивать. И делать это надо до того, как пьешь кофе, а не после. Этот вонючий старикашка обратил на это внимание и понял, что ты не настоящий паломник. Не сомневаюсь, что он донесет об этом паше.
— Из этой зерибы надо уходить при первой возможности.
— Много встречал торговцев рабами, знал, что это жестокие люди. Но не верил рассказам о зверином нраве этого Бегит-паши. Теперь вижу, все это правда.
В соседнем здании раздавался стук пестов в ступках. Служанки толкли зерно для утренней каши, протяжно пели: