Шрифт:
Пролог
/Пятый класс/
– Ага, влюбился! – поправив роскошные длинные волосы, забранные в хвост, громко заверещала Оля Северова, тыча пальцем в одноклассника, который самозабвенно рисовал синей ручкой пиратский корабль в чужой тетради. Причём не просто в тетради, а на обратной стороне обложки – уже никак не выдернешь этот шедевр и поди потом докажи учителям, что это происки Карпова.
Оля насчёт тетради совершенно не расстраивалась, ведь она была не её, а моя. И потому девочка просто радостно тыкала пальцем в Женю и вопила на весь класс: «Ага, влюбился!» Даже отложила в сторону расчёску, которой приводила в порядок свой хвост. Есть такие девочки-девочки, которые следят за собой прямо с яслей. Им надо вечно таскать с собой расчёску, и они никогда не пропустят ни одного зеркала. Это про Олю. Да, вот такая у меня подруга, а что поделать: мы сидим за одной партой с самого первого класса. Тогда меня хотели посадить с Артёмом, от которого почему-то вечно пахло псиной, и Оля буквально спасла меня, проявив смелость, настырность и обаяние: она уговорила учительницу поменять их с Артёмом местами. И с тех самых пор защищала мои интересы, за что я её очень уважала и ценила – такая подруга стала просто подарком судьбы для робкой девочки, какой тогда была я.
На момент этих криков про «ага, влюбился!» содержание рисунка я не знала и вообще находилась на другом конце кабинета – мыла доску перед уроком, но на вопли моей соседки по парте не обернуться не могла. Было жутко интересно, чего он там изобразил или написал. Вряд ли, конечно, он и правда влюбился – это было бы странно, ведь мы всегда не ладили и один раз даже подрались, но давно, в третьем классе. И была ещё одна история в первом… но о ней все предпочитали особо не говорить.
– Ага! Влюбился, да, Карпов? – Оля снова защищала меня, пока я буравила Женьку недобрым взглядом в надежде, что этот взгляд сильнее любых обидных слов скажет ему всё, что я о нём думаю.
– Ника, он в тебя влюбился! – заметив мой взгляд, уверенно заявила Оля.
Я вздохнула. Да уж, вот и новая подробность: в меня влюбился всё-таки. До этого была хилая надежда, что Оля не меня имела в виду… Но нет, меня… Стало ещё больше интересно, что же он там такого нарисовал, что Северова так голосит?
Пришлось бросить тряпку, попутно подмечая, что один из маркеров не закрыт колпачком. Жаль, что времена меловых досок прошли и я почти не застала их. Возись теперь с этими маркерами!
Но мне было не до колпачка – пришлось спешить к своей парте, которая, кстати, располагалась на предпоследнем ряду. Да, я тот редкий человек, который отлично видит.
Шла и теребила пальцами свою косу, которая почему-то всегда манила Женьку. Ни дня не проходило, чтобы он до неё не дотронулся! Но стричься из-за этого противного мальчишки я не собиралась!
– Ника! Всё, он спалился! – радовалась Оля, когда я широкими шагами приближалась к Женьке с самым не добрым видом.
Мальчишка оставался невозмутим. Он продолжал корпеть над рисунком, и его волосы, всегда постриженные модно, но не коротко, спадали на глаза, не позволяя мне заглянуть ему в лицо.
Его лучший друг, Ванька, сидящий за третьей партой, хотел поставить мне подножку, но я заметила вовремя и, попытавшись пнуть его ногу носком балетки, возмутилась:
– Гудвин! – обратилась я к нему по фамилии. – Купи себе мозги!
–Ха-ха, – убирая ногу, пробормотал он. – Старая шутка. Бородатая, как Хоттабыч!
Но все ребята, кто были в классе и слышали, засмеялись.
Шутка и правда была старая, но что он хотел? С такой фамилией ему эти шутки ещё всю жизнь слушать, пусть привыкает!
Вообще, я б в его сторону не шутила никак, если б Ванька не был другом Женьки. Но и при этом у Гудвина был шанс не слышать от меня никаких подколов, но он этим шансом не пользовался, продолжая раз за разом помогать мерзкому Карпову доставать меня.
Я грозно прошествовала до своей парты и вырвала из рук Женьки свою тетрадку. В школьные годы я была лишена романтизации всего происходящего и потому точно знала, что нарисована будет какая-нибудь ерунда. И мне хотелось её поскорее увидеть и искоренить.
Ольгина логика от меня порой совершенно ускользала. Например, сейчас: вот из чего можно было сделать вывод, что этот противный мальчишка влюбился? Он ведь рисует не сердечки и даже не цветочки, а… пиратский корабль!
Серьёзно. На внутренней стороне обложки моей тетради красовался корабль, нарисованный чёрной ручкой. Он именно красовался, иначе и сказать нельзя: у него были чёрные надутые паруса и на мачтах развевался по ветру весёлый Роджер.
Но я не смотрелана красоту картинки, а с грустью осознавала, что просто так от неё не избавиться. Хитрый злокаверзный Карпов нарисовал корабль специально там, где его не вырвать.
– Ты! – возмутилась я. – Ты! – Да, не очень красноречиво получалось, но я вновь надеялась на мой выразительный убийственный взгляд, который должен был сразить Женьку наповал. Но не сразил.
Парень поднял на меня взгляд светлых, необычайно глупых, как я считала, серых глаз и, улыбнувшись, протянул руку, сказав просто и без обиняков:
– Ворона, дай, дорисую.
У меня перехватило дыхание от такой наглости, но я не успела вовремя убрать тетрадь, и цепкие пальцы Женьки выхватили у меня её.
– Ага! – начала было Оля, но Карпов спокойно прокомментировал:
– Не влюбился я, не ори, Северова! Это пиратский корабль, он захватил Ничкину тетрадку…
– Бред какой! – возмутилась Оля. – Тебе что, пять лет?
Он пожал плечами, а потом уверенно заявил:
– В следующий раз ворону нарисую. Для Вороны!
Я насупилась. Вот как можно было превратить мою прекрасную, ласкающую слух фамилию Жаворонкова в кличку Ворона? Это только больной мозг Карпова мог такое выдать.
– Эй, Гудвин! – окликнула я Ваньку. – И другу своему мозги новые раздобудь, а то он совсем плох!
Ванька обернулся и показал мне язык.
– Сердце новое этим вот, – Карпов указал на нас с Олей, – подари. Хотя бы одно на двоих, а то у них нет чувства прекрасного! – и он хотел было продолжить изображать корабль, у которого сам корпус оставался не закрашенным, но я отобрала тетрадь и треснула ею его по голове:
– Это за то, что Селёдка снова мне замечание сделает за тетрадь! – и замахнулась повторно, приговаривая: – А это – за Ворону!
И ударила второй раз.
– Вероника Жаворонкова!!! – раздался громкий и строгий голос Селёдки, и в класс вошла худощавая женщина с красивой копной светлых вьющихся волос, поднятых на самую макушку.