Агент № 1

Струмп-Войткевич Станислав

— Отец, прошу тебя, не тревожься обо мне. Я наверняка буду на Крите, — сказал Георгий при прощании.

Подавленный и встревоженный событиями Ламбрианидис только позднее осознал значение этих слов. «Кто знает, — думал он, — возможно, англичане уже в Салониках обратили внимание на Ирека и нарисовали ему перспективы будущего сотрудничества… Недаром же его приглашали почти каждый вечер к английскому консулу, и, наверное, были свои причины, когда офицеры английской разведки подчеркивали свое дружеское расположение к нему… Особенно этот, как его… командор Болби… А поскольку оба они остались в Салониках до самой последней минуты, несмотря на то, что английская колонна уже покинула

город, следует полагать, что их взял с собой американский консул…»

Так и произошло в действительности. Едва только яхта консула пока еще нейтральных Соединенных Штатов прошла мыс и вышла в открытое море, в город вступили немецкие бронетранспортеры и танки. Сначала они катили со стороны Вардара, позднее — с западного направления. Щупальца бронированной армады, правда, достигли Эгейского моря и захватили важнейший порт на нем, но им не удалось застать греческих и английских войск, а погасить пылающие нефтехранилища, естественно, теперь оказалось невозможным.

В Афины Иванов прибыл 15 апреля 1941 года. В армейском эвакуационном пункте при польском посольстве ему было выдано свидетельство о том, что он работал в Салониках, занимаясь эвакуацией польских беженцев вплоть до ликвидации салоникского пункта 8 апреля 1941 года. Польское посольство уже не функционировало — все в спешке бежали либо в Палестину, либо в Африку.

Следующий день, 16 апреля, прошел у Георгия, как и других выезжающих, в горячке. До отхода судна оставалось еще немного времени, поэтому инженер решил навестить пани Марианну Янату в надежде, что при ее помощи удастся передать весточку матери…

Марианна Янату только что получила письмо от мужа из действующей армии в Эпире. До сих пор муж ее не получил ни единой царапины, но ведь только сейчас и наступали дни, несущие настоящую опасность. Стараясь не думать об этом, хозяйка дома заварила кофе и принялась рассказывать:

— Как только приехала моя мама, вы помните это, я сразу осмелела, потому что Эдек, — вы знаете, мой прежний муж, жокей Эдвард Шень, — притих. Но как только он опять принимался за свое и пытался меня обидеть, тут уж мы брались за него вдвоем… Уложили мы свои вещи — и в отель. А потом — известное дело, развод и мой брак с Димитриосом Янатосом. А когда он открыл лавочку, мы и поселились все вместе…

Георгий дослушал до конца брачную историю, оставил письмо для матери и распрощался. По пути ему показалось, что в проезжающей автомашине мелькнуло знакомое лицо польского подполковника из посольства в Афинах.

Офицер этот уже давно был на плохом счету у наиболее проницательного начальства. Не говоря уже о пехотных войсках, его недолюбливали даже в штабах, однако он довольно ловко умел втираться в доверие к высокопоставленным чинам. Поскольку со своими служебными обязанностями он справлялся безукоризненно и в бумагах его все выглядело благополучно, то обвинения подполковника в двуличности, стяжательстве и аморальности кружили скорее вокруг да около. В конце концов он был офицером II отдела, так пусть эта польская разведывательная служба сама и заботится о соответствующем подборе своих кадров.

Офицера не поразил ход сентябрьской кампании. Поражение он предвидел и был к нему подготовлен. Заблаговременно перевел все деньги из Польши за границу, затем с чемоданами, полными нарядов, и хорошо набитым бумажником он всплыл в военном атташате в Греции. Развив лихорадочную деятельность, он несколькими удачными ходами укрепил свою позицию у новых польских властей в эмиграции и назначил людей, которые должны были заниматься переправкой поляков через Грецию, Турцию и Сирию.

Удирая из Афин почти в последнюю минуту, подполковник переменил решение и, вместо

того чтобы ехать прямо в Пирей, приказал свернуть на улицу, где жили Янатосы. Он придумал, как избавиться от неловкого положения, в котором он мог оказаться в очень недалеком будущем: в обмен на переводимые на его имя значительные суммы он обязан был организовать в Греции разведывательно-диверсионную сеть, а одновременно с этим и секретную связь с Польшей. «Где же эта моя организация?» — вопрошал он себя. Однако продолжал рассчитывать на удачу, на какой-то счастливый случай. В конечном счете, поскольку он считал совершенно очевидным, что немцы завладеют всем миром, ему нужно было только переждать до того времени, когда это произойдет. Но, с другой стороны, как ему объяснить отсутствие греческой сети, если его бездеятельность выплывет наружу? «Ни единого агента!» — горевал он, и тут-то у него промелькнула спасительная мысль. Одного агента, а вернее, агентку, эдакое «парс про тото» — часть вместо целого, он все же мог заполучить… Искреннюю патриотку, честную женщину… Да, это действительно мысль!

И опять ему повезло, он застал Марианну дома, и притом одну, без прислуги. Она отворила ему дверь и не узнала. Однако подполковник мастерски выходил из подобных ситуаций. В его черных выразительных глазах блеснули настоящие слезы, когда он проговорил:

— Дорогая пани, я пришел к вам в качестве представителя высочайших правительственных органов Польской Республики… Мы переживаем трагический момент… Известно ли вам, что здесь скоро будут немцы?

— Значит, это правда? — горестно воскликнула она и прижила руки к груди, как бы защищаясь от зловещего известия.

Подполковник кивнул с самым торжественным и значительным видом.

— Да неужели же они и в самом деле победят всех? Весь мир? — прошептала она.

— Нет, дорогая пани, — из богатого набора интонаций подполковник пользовался сейчас самой убедительной. — Победить они не могут… Если все настоящие патриоты в Польше, в Греции и в других странах объединят свои усилия, немцы не победят. — Затем, доверительно наклонившись к ней, он многообещающе продолжал: — Мне хотелось бы получить от вас слово, что в случае необходимости вы окажете помощь…

— Кому? — деловито спросила Марианна.

— Конечно, соотечественнику, поляку… И если таковой обратится к вам…

— Уж не от вашего ли имени? — спросила она, и в голосе ее прозвучало недоверие.

— Нет, не от моего, а от имени нашего главнокомандующего генерала Сикорского… Речь ведь идет ни больше ни меньше, как о сохранении нашей связи с родиной! — И, внезапно вскочив со стула, он проскандировал: — Вы ведь полька? Настоящая полька? Не правда ли?

Немного оробев, та ответила:

— А как вы полагаете? Думаете, только вы один и являетесь патриотом, так, что ли?

Офицер деловито вынул бумажник, из бумажника пятидолларовую банкноту и разорвал ее.

— Что вы делаете? — изумилась она.

Офицер объяснил ей, в чем дело. Следует доверять и оказывать помощь каждому, кто придет со второй половиной, подходящей к той, которую он оставляет. Пани Марианна неуверенно взяла у него из рук свою половинку, оглядела ее и сравнила номера, которые, естественно, были одинаковыми на обеих частях банкноты. Решив, что стоит ковать железо, пока оно горячо, офицер вручил ей еще сто долларов, хотя за минуту до этого собирался дать тысячу (на непредвиденные расходы, связанные со служением родине, как он ее информировал), и, наконец, приступил к заключительному акту вербовки — взял с женщины клятву на верность Польской Республике. Ошеломленная всем этим Марианна осталась в одиночестве, а офицер, очень довольный собой, помчался в Пирей.