Агент его Величества
Шрифт:
– Гардемарин Чихрадзе? – осведомился он по-русски.
– Да, – быстро ответил грузин, вздрогнув от неожиданности.
– Вылезайте. Мне поручено встретить вас.
Чихрадзе выкарабкался из вагона, с удовольствием потягиваясь на свежем воздухе.
– С кем имею честь? – спросил он.
– Катакази Константин Гаврилович, сотрудник русской миссии в Вашингтоне.
– Не ожидал, что моей судьбой занимаются на таком уровне.
– Вы даже не представляете, сколько людей занимаются вашей судьбой, – серьёзно ответил Катакази. – Вы один?
– Да.
– Разве Попов не отправлял двух офицеров?
– Второй погиб в горах Сьерра-Невады. Мы попали там в засаду.
– Хм, прискорбно. Вы сохранили карты?
– Да.
– Прекрасно! Следуйте за мной.
Они прошли к ожидавшему их экипажу.
– Как там Андрей Александрович? – спросил Катакази, широко шагая по угольной пыли. – Не планирует выходить в море?
– Не могу знать, – по-военному ответил Чихрадзе. – Я покинул эскадру около двух месяцев назад и с тех пор не имел с ним связи. Кстати, – он пристально посмотрел на резидента, – а откуда вы узнали о моём прибытии?
– У нас есть друзья среди американцев.
Катакази раскрыл дверцу одноколки и отодвинулся, пропуская гардемарина.
– Значит, всё это время вы были в руках южан? – спросил Катакази, когда коляска тронулась в путь.
– Совершенно верно.
– Они обыскивали вас?
– Конечно. Изъяли всё, что нашли. Карты, правда, потом вернули.
– Почему?
– Что почему? – не понял Чихрадзе.
– Почему вернули?
– Не знаю.
– Они не объясняли вам?
Гардемарин иронично посмотрел на него.
– Нет.
– Но ведь они наверняка учиняли вам допрос. Что вы им рассказали?
– А что я мог им рассказать? Всё, что надо, они и так поняли, обнаружив карты.
– И тем не менее они вас отпустили.
– Вас это удивляет?
– Нет. Но почему вас не расстреляли, как другого офицера?
– Полагаю, меня спас хозяин дилижанса. Он что-то объяснил партизанам, и те не стали стрелять.
– Почему же тогда убили второго?
– Он погиб в бою, когда мы отбивались.
– Хм… Понятно.
Но Катакази ничего не было понятно. Он хмурился и явно находился в сомнениях. По его просьбе Чихрадзе подробно описал своё путешествие. Жадно слушая его, резидент постоянно прерывал рассказ гардемарина вопросами, из-за чего Чихрадзе страшно злился, вынужденный по десять раз возвращаться к одному и тому же. Однажды между ними возникла дискуссия. Заметив, с какой иронией смотрит на него Катакази при описании жестокой расправы партизан над мирными гражданами, грузин сердито осведомился, что его так веселит.
– Ваша эмоциональность, – ответил Катакази. – Впрочем, это не порок, а только признак молодости. Сколько вам лет?
– Двадцать три.
– Я так и думал.
– Вы что же, не находите сию экзекуцию возмутительной? – с вызовом спросил гардемарин.
– Как вам сказать… Возмутительна сама война, а экзекуция как часть её не вызывает у меня отторжения. Глупо, возведя плотину, сокрушаться по поводу залитого огорода. Вы так не считаете?
– Ну знаете ли… По-вашему, нет никакой разницы между залитым огородом и человеческой жизнью?
– А по-вашему есть?
Чихрадзе ошарашено взглянул на него.
– Признаюсь, я в замешательстве. Впервые сталкиваюсь с подобным цинизмом.
– Вы считаете меня циником? Напротив, я – величайший гуманист из всех. Вдумайтесь, что есть война? Массовое убийство, голод, разорение семейств. Разве это не преступление?
– Война, конечно, неприятная вещь, – пояснил гардемарин, – но часто она неизбежна. Как ещё народы могут выяснить свои отношения, если не на поле брани. Если угодно, это что-то вроде поединка чести, только с участием больших масс людей.
– Если по-вашему, это – поединок чести, то почему же вы возмущаетесь вышеописанной расправой? Казнённые были трофеем победителей, и те могли распоряжаться ими по своему усмотрению. Разве не так?
– Нет, не так. Если соперничающие стороны начнут истреблять всех пленных, то это будет уже не война, а бойня.
– И что с того?
– Вы полагаете это естественным?
– Я полагаю саму войну неестественной. Но уж коли она началась, все средства хороши.
– Это чудовищно – то, что вы говорите.
– Отнюдь. Это – высшее проявление человеколюбия. Я вижу, что вы – приверженец так называемых правил ведения войны. Скажу вам откровенно, меня смешит это словосочетание. Война сама по себе есть отмена всех человеческих правил. На ней допускаются тысячи таких вещей, за которые в другое время человек пошёл бы на каторгу или на виселицу. И если мы, то есть люди, спокойно взираем на это, то почему нас должна возмущать расправа над мирным населением? Главная цель войны – победа над противником. Следовательно, любой способ, каким мы добьёмся этой победы, хорош и в высшей степени оправдан.
– Другими словами, – произнёс грузин, дрожа от негодования, – вы не считаете предосудительным убийство детей, насилование женщин, сожжение домов…
– Дело не в том, считаю я так или не считаю. Всякая война, если вы присмотритесь к ней повнимательнее, кишит подобного рода явлениями. Так почему мы должны ханжески закрывать на это глаза, рассуждая о неких абстрактных правилах войны? Впрочем, мы отвлеклись от темы, а мне бы многое хотелось узнать. Продолжайте свой рассказ.
Всё ещё клокоча от гнева, грузин вернулся к прерванному повествованию. Он так и не сказал Катакази, что не владеет английским, а тот не спрашивал, полагая это чем-то само собой разумеющимся. Так с самого начала между ними возникло недоразумение.