Агробление по-олбански
Шрифт:
– Уже в самолете, когда люди, толкаясь локтями, спешно занимали места для себя и багажа и потом мрачно полчаса сидели и ждали отлета, не собираясь уступать ни пяди своего, у меня было предчувствие, что этим все закончится, что однажды мне дадут в бубен. – Рауль совсем погрустнел. – И хоть бы одна продавщица улыбнулась! Такое впечатление, что я им всем по сто евро должен!
– Ничего, прорвемся, – стал я шуточно подталкивать их локтями.
Чтобы самим быть у власти, а не получать по прянику
На новом месте нам поручили сторожить полуразваленную музыкальную школу. Сторожили в три смены. Тот, кто возвращался с работы, провожал того, кто на работу шел. Но чаще наоборот.
– Пойдем, я тебя провожу.
– Нет, давай лучше я тебя – тебе ведь еще работать.
– А ты-то уже устал. Вон еле ноги ворочаешь, и язык заплетается.
В итоге закрывали школу на ржавый амбарный замок и провожали друг друга по всему городу. Иногда, увлекшись разговором, забредали даже на холмы.
За школу были спокойны. Вон луна тоже как ржавый амбарный замок, и никто его не срывает.
Иногда приходили дежурить все трое, чтобы чего не случилось с товарищем, оставшимся дома. Спали по очереди. И кому это было надо?
Рауль нашел в одном из шкафов старый проигрыватель и пластинки. Слушали Грига и Шумана. Сквозь хрипы и шумы.
– Послушайте, какая музыка, – шептал Рауль, у него душа была возвышенной и тонкой, как игла граммофона. За окном диск луны с пятнами облаков напоминал испачканную пальцами грампластинку. Желтая патока света лилась в ушные раковины.
– Когда выучу получше язык, устроюсь работать переводчиком, – неожиданно заявил Жан. – Буду переводить Шарля Бодлера или Верзилу Рембо.
– Не верзилу, а верлибры.
– Вообще-то я артиста Сталлоне имел в виду.
– Значит, тебе все равно, кого переводить? – улыбнулся Рауль. – Теперь понятно, почему ты до сих пор переводил лишь вино и продукты.
– Если, Жан, ты будешь переводить «Пьяный корабль», это сыграет на твой имидж. Девицы будут в отпаде. А пока в отпаде от самого себя и от водки только ты сам.
– Потому что Россия – это страна красивейших водкопадов! – спасал свой имидж, как мог, Жан.
Время от времени приходилось шугать наркоманов и бомжей.
– Вот бы здесь организовать центр реабилитации для нариков. А то как получается: в одной школе – центр, а в десяти других – притон.
– Нет, пусть лучше детишки учатся музыке.
Однажды заснули все втроем. Я проснулся оттого, что кто-то скребся в дверь или в окно. Разбудил Жана. Жан разбудил Рауля.
– Давай ты откроешь дверь и быстро отойдешь. А я возьму лопату и встану здесь.
– А я возьму щетку, чтобы убрать то, что останется от агрессора! – Рауль держал щетку и совок двумя
О боже, на пороге стояла ведьма. Черные глаза. Черные кудри дыбом.
Бывает секс по-черному, думал он, бывает секс по-белому. Это как русская баня. Нагревается, накаляется, желание растет, пар копится. Но очень важно, куда направлен дым-глаз: внутрь или наружу.
Он вспомнил, как взял пьяную женщину после ресторана, и все не мог отделаться от мысли, что это секс по-черному. Женщина, запрокинув голову, пьяными мутными глазами смотрела внутрь себя. Сосредоточенно, где-то отчаянно.
После секса, думал он, белого, черного, любого, наступает внешнее очищение, душа вроде парит, тело дышит. Но какой она, душа, дойдет до Бога на самом деле: белой или черной? А деньги и продажная любовь здесь ни при чем.
Проорались как следует. Жан замахнулся лопатой еще раз пять или шесть. Рауль так и продолжал держать щетку двумя пальцами. В общем, обычная психическая атака.
– Вы что, ребята, мне просто спать негде.
Женщину положили на диван. Заварили чай, еще чернее, чем ее волосы и глаза вместе взятые.
– Ты пей первый.
– Да я подожду.
– Нет, ты пей.
Пить хотелось сильно, но с другой стороны, уж больно чай походил на черную женщину. Так же, как она, сопел, только она на диване, а чай на плите. Не наваливаться же на него, толкаясь локтями.
– Все человеческие пороки от трусости, – начал, как обычно, после стакана чаю свою песню Жан. – Трусость – основа всех пороков. Даже воровства.
Жан кивнул на женщину с черными волосами.
– Почему воровство от трусости? – спросил Рауль.
– Боязнь заработать самому. Или грабануть кого-нибудь! Или изнасиловать! Вот мы сидим здесь, попиваем чаек, а могли бы мешки ворочать.
– С сахаром? – спросил я. – Или с деньгами?
– Нет, не надо. – Рауль накрыл дымящийся стакан ладонью.
– А я думал, что все грехи от лени, – вытягивая ноги, заметил Рауль. – Просто лень зарабатывать, или насиловать, или грабить.
– От предательства! – вставил словечко я. Мне так всегда казалось. А не для того, чтобы позлить Жана.
– Не-а, от трусости. Ведь что мужчине нужно, чтобы не совершить предательство? Собраться с духом. И всё.
– Но ведь каждый чего-то боится, например смерти. – Рауль продолжал напевать себе под нос джаз.
– Я вот не боюсь смерти, – сказал я, а сам подумал, что в последнее время меня мог напугать только один сон.
– А еще все мужчины хвастуны! – завершил тему Рауль.