Агробление по-олбански
Шрифт:
– Скажи, – спросил Петр, – а могла твоя Артемида Эфесская быть женоненавистницей и детоненавистницей? А груди у нее лишь для отвода мужских глаз, как футбол по телевизору?
Вопрос остался без ответа.
После проводов друга полагалось идти в кафе по наитию. Петр стал искать «Стамбульские сладости» и опять вышел на центральную пешеходную улицу – Истикляль. Ноги сами собой привели его в маленький садик под навес кипарисов – подальше от празднующей дождь толпы.
Текке Руми
– Какие сокровища таятся на дне мироздания? – Петр под ручку с Эфлисоном и вместе с другими зрителями прогуливался перед заветными дверями, напомнившими ему сундук из далекого детства, в котором дедушка прятал колбасу суджук и конфетки монпансье.
В назначенный час двери распахнулись, и Петр увидел натертое до блеска дно сундука – это в центре помещения блестел паркет театрального или танцевального зала, огороженного мраморной балюстрадой. Но в самом углу полусидели-полулежали солдатики с флейтами-стрелами и луками-кобузами – лицом к «замочной скважине», михрабу.
Постепенно в зале стали появляться дервиши. Но медленно, парами. Все как один в белоснежных одеждах и колпаках, так похожих на светильники. С ними глава общины – деде Хасан, уставший до дрожания морщин, седой, как покрытые пылью надгробные плиты, благообразный старичок. Он уселся у михраба на коврик, собираясь вести представление.
Постепенно в ложах усаживались и зрители, которых, по оценкам Петра, было раза в три больше, чем в автобусе. Совершив молитву, дервиши пошли парами по кругу. Прямо бал в царском дворце. Александр Пушкин и Натали Гончарова, Лжедмитрий и Мария Мнишек, Мехмед Старый и Мехмед Молодой. Ударил оркестр. Расположившись посредине залы, дервиши, казалось, пребывали во власти магического ритма. Оркестр навязчиво возвращался к одной и той же музыкальной фразе. Бормотание зурны, стенание дудука.
Некоторые зрители занервничали, а Эфлисон усердно начал мотать головой еще до представления. Наконец один из дервишей поднял руки вверх и затем развел их в стороны, словно распятый Иисус. Затем стал медленно вертеться на месте, равномерно и бесшумно передвигая босые ступни по паркету. Постепенно положение рук дервиша менялось. Правая, обращенная ладонью к небу, поднималась все выше, а левая, направленная ладонью вниз, тянулась к земле. С каждым новым оборотом к танцующему дервишу присоединялся еще один. Второй, третий, четвертый… И понеслось. Цунами, вихрь, ураган!
Они вертелись, скрещивая руки на груди и разводя их в стороны, словно прося милости у неба и каясь в смертных грехах, будто радуясь встрече с дорогим гостем и тут же выказывая ему знаки глубочайшего уважения. Дервиши развили такую скорость вращения, которая и не снилась в центре подготовки космонавтов. Самый выносливый балерун давно бы уже рухнул замертво.
Они кружились в вихре юбок, развевавшихся,
– Когда Мевляна стал суфием, – вкрадчиво начал нараспев свой рассказ деде Хасан, – ему вдруг открылись новые знания. Руми понял, что помимо знания ума-моря есть еще и знание пловца-сердца.
– Идите ко мне, – позвал Руми, – сюда. Неважно, кто вы: христианин или иудей, коммунист или педераст, если вы ищете знаний, идите ко мне. Я беру знания с неба, – деде Хасан поднял правую руку так, как ее держали другие дервиши, – и передаю их вниз, – левую руку Хасан отвел чуть в сторону, к земле.
– Я беру силу с неба и передаю ее земле. Я поднимаю ветер и волну на море. Я рассекаю землю и совершаю извержение вулкана. Когда я умру в этом кружении, случится страшное землетрясение!
Неожиданно пробивающуюся сквозь пелену тумана музыку и уже готовую захлестнуть Петра с головой волну прервал громкий хлопок. Это деде Хасан, прохаживаясь между крутящимися дервишами, хлопнул в ладоши, чтобы замедлить темп. И тут же танец сбавил свои обороты. Теперь юноши с горящими, как звезды, из-под рыже-бурых колпаков глазами опустили руки, прижав их крест-накрест к груди – так опускают в смущении веки.
«Зачем он это сделал, – подумал Петр, – может быть, пожалел зрителей, а может, наоборот, увидел, что еще не все поддались экстазу». Петр пристально посмотрел в глаза главе мевлевитов. Но суровый бесстрастный старик не выдал своих намерений. Обходя учеников, он сам заглядывал им в глаза. Что он там видел, может, мусульманский рай? Прекраснотелых обнаженных красавиц? Неизвестно.
Глаза деде Хасана не выражали ничего, кроме сосредоточенности. Так потребители опиума или гашиша перестают ощущать действие обычного дурмана и требуют увеличения дозы. Деде Хасан заглянул в мутные очи безобразного старичка с искривленным ртом и хлопнул в ладоши еще раз. Дервиши приняли исходную позу.
– Помнишь ли ты, брат, как, проходя по базару Капалы Чаршы, Джалал ад-дин Руми услышал тонкий мелодичный, как весенняя капель, перезвон? То били молоточки чеканщиков золота и меди, ковавших для весенних красавиц медальоны и серьги по образу и подобию солнца, звезд и луны. Так их учили их отцы – тоже золотых тел мастера. Помнишь, как Руми остановился, прислушиваясь к ритму? Как его рука потянулась к земле, другая, поймав момент, взлетела вверх – к солнцу. Джалал ад-дин сделал первый шаг. А второй сделало сердце, что заставляло кровь мчаться по кругу. Помнишь, как, склонив голову словно во сне, медленно, а потом все быстрее и быстрее закружился наш учитель Мевляна в танце посреди пыльной, многолюдной улицы. Закружился в рваном рубище, закружился среди тридцати трех лун, а из уст его, словно вино из дырявого винного бурдюка, полились стихи: