Агробление по-олбански
Шрифт:
Давид удивился: до этого мига кормчий не то что не пытался заговорить с ним, скорее даже избегал общения.
– Да вот, – Порошкански показал брошюрку.
– А-а, стихи, – презрительно буркнул кормчий.
– Да, стихи, – не стушевался Порошкански.
– Не время сейчас стихи читать, – сказал кормчий.
– Каждому свое, – пожал плечами Давид и снова углубился в чтение.
В пучине Моря ЖенщинОбитает необычайно ядовитый змей,У него семь крепких– Подплываем уже, – не отступал кормчий.
Давид поднял глаза.
– Видишь вон ту дымку, это Итака. Впереди пролив Отранто и Италия.
– А-а, – улыбнулся Давид, – однако!
– О чем книжка? – спросил кормчий.
– О жизни. – Давида раздражали подобные вопросы – о чем стихи? о чем книжка? – и потому он старался отвечать емко и «на хер»: «о жизни».
– Как называется?
– «Море женщин».
– А-а, о бабах. – Кормчий презрительно сплюнул. – Не время сейчас о бабах читать, доплыть бы, что-то погода быстро портится.
Но Давид как раз то и дело думал о бабах – о своих женах. Глядя на капитана и матроса этой кастрюли под громким именем «Цептер», словно сорвавшаяся с цепи буква Ррр, рык и рев, Давид думал о своих женах. Таких капитанов они видели только по телевизору – и слава богу. Порошкански где-то в глубине души даже начал завидовать жизни Ендрая, жизни, полной бесстрашных путешествий через моря и океаны.
– Зачем читать о море и женщинах, если можно плавать, – Ендрай на секунду задумался, – и плавать.
Давид хотел было что-то ответить кормчему, хотел, да не смог. Поперхнулся от резкого порыва ветра. Горло перехватило. Погода и правда портилась с каждой секундой. Засверкали молнии. Брызги от бьющихся о борт корабля волн уже долетали до пожелтевших листов книги.
– А когда будет время читать? – Давид, поймав попутный порыв, попытался перекричать разбушевавшееся море.
– Не знаю! – Кормчий явно пребывал в возбужденном состоянии.
– Может, когда достигнем цели? – крикнул Давид.
– Нет, у достигших берега есть дела поважнее. – Кормчий источал уверенность не читавшего книг человека. – Отдохнем, когда море и женщины соединятся!..
– Как соединятся? – Давид видел, как от закипающих волн загораются глаза Ендрая. Он словно с радостью принимал вызов стихии. С грохотом разбивающиеся о борта посудины воды кипятили морскому волку кровь.
Море в передничке волн напомнило Давиду женщину у плиты, когда она готовит ужин сразу в нескольких сковородах и кастрюлях. И поэтому все у нее убегает, особенно молоко и масло.
Но для Ендрая море было женщиной легкого поведения, одной из тех женщин, что ждали его на берегах Италии, Франции, Великобритании или Америки. Одной из тех женщин, что подсаживались к его столику в каком-нибудь портовом баре и вызывающе обнимали.
Ендрай считал, что такую женщину надо во что бы то ни стало победить, сбить с нее спесь. Он брал ее страстно, насильничая. Женщина, не ожидавшая такого напора, сначала поддавалась,
Борьба с морем, подумал Давид, это борьба с другим мужчиной, то и дело откидывающим назад мокрый бивень волос.
А как бы он повел себя в этой ситуации и достаточно ли он мужественен по сравнению с капитаном «Цептера»? Давид интуитивно понимал, что он сильно уступает Ендраю в мужественности, но лишь потому, что для Ендрая море – проститутка, а для него – жена. И в то же время Давид чувствовал, что Ендрай смел лишь потому, что у женской ярости, как и у морской стихии, есть граница – это ее кроткое сердце.
– Я с тобой не согласен! – крикнул Давид кормчему.
– В чем не согласен?
– В том, что ты пренебрегаешь мыслями о женщинах.
– А чего о них мыслить, придет время – и распахнут свои объятия. Посмотри, разве женщина не скидывает перед тобой сорочку-волну, не обнажает в своей страсти черные подмышки и пах? Бездну!
– Нет! – крикнул Давид. – Море – это женщина на кухне или женщина с ребенком, и ты храбришься лишь потому, что в глубине души знаешь об этом.
– Не понял!!! Повтори, что сказал еще раз!
– Ты и я, и вообще каждый из смертных, отправляется в жизненный путь, как первооткрыватель, как мореплаватель в неведомый океан. И то не наша заслуга, а предначертание. Как это не было заслугой того мужчины, что первым покорил морские просторы. Его просто выкинули сородичи в море, потому что он был умирающим или прокаженным, как спускали вниз по течению рек прокаженных новорожденных, чтоб они не лишили землю плодородия. Вытолкнули в море, как выталкивает мать из утробы дитя. Но опять же тот ребенок цивилизации – первобытный человек – выжил благодаря океану-матери. Символ твоей храбрости – тонкие ручонки ребенка, которого мать-океан укачивает перед сном. Этот ребенок и есть ты, а твоя посудина всего лишь кастрюля на газовой конфорке, что своими руками передвигает женщина-океан. Самое большое мужество – это пройти весь жизненный путь с женщиной от кухонной плиты до детской кроватки. Не только мужество, но и искусство.
– Нет, ты повтори то, что сказал про меня.
– Я сказал, что ты из тех, кто никогда не сможет успокоить море, а лишь возбудить. Не найдет в самый тяжелый момент самого нужного слова. Ты знаешь, как довести женщину до исступления, а потом во время беды бросить ее в истерике. И делаешь ты это, зная, что женщины на самом деле кротки. Но ты никогда не сможешь достигнуть того берега, ради которого мы и отправляемся в путь. Потому что ты трус.
С каждой минутой море бушевало все яростнее. Оно уже напоминало разъяренную мегеру. Давид разговаривал с морским волком Ендраем, держась за борт, там же, где и сидел, у кормы.