Агробление по-олбански
Шрифт:
Юные красноармейцы-охранники начали скидывать с плеч винтовки и целиться в бандитов. Перепуганные братки-охранники «железной леди» выхватили свои ТТ и принялись беспорядочно палить в потолок и на поражение. А все девчонки из валютного отдела бросились с визгом под стол с самой толстой столешницей из красного дерева – стол начальницы Зинаиды Петровны. Вот в такой неразберихе и происходило ограбление по-албански. Жан с Раулем пригнулись. Я открыл дверь, чтобы впустить их. А в это время Зинаида Петровна ползком-ползком, ей, видите ли, стало тесно с недавними подчиненными под одним столом, двинулась к ближайшему от себя сейфу, где
Когда пальба затихла, мы вышли на площадку нашего этажа. Увидели истекающих кровью охранников-милиционеров и охранников-бандитов. Один из них – совсем юный, лицо и уши в веснушках, – лежал на полу, широко раскинув руки и глаза. А рядом, забившись в угол, с затравленным взглядом лежала Олеся, гувернантка – без пяти минут губернаторша. Розовощекая блондинка.
«Блондинки умирают с радостью». Pocket book с таким названием постоянно попадался ему на глаза в книжных ли магазинах, на книжных ли развалах.
Как можно умирать с радостью и почему именно блондинки, – задавал он себе вопросы, но купить книгу не решался. Не было лишних денег, к тому же он совсем не любил детективы.
Спустя много лет он пришел к выводу, что радостная смерть блондинок – сто процентов дело рук мужчин. Ведь если блондинки умирают с радостью, то значит, точно произошла вселенская катастрофа. Метафизический взрыв. Сдвиг любви. Ведь предназначение блондинок – убивать страх смерти в мужчинах. Какой теперь вообще смысл в жизни, если блондинки умирают с радостью?
С тех пор он чувствовал в себе ответственность за всех женщин и смерть каждой из них воспринимал на свой счет. Ему казалось, что его руки постоянно в крови. Красной, как тот вензель в тетрадке.
Перешагнув через нее, мы сбежали вниз. На всякий случай я прижал пистолет к виску Жана. Вряд ли милиция успеет, пройдет еще полчаса, прежде чем они появятся. Камеры наружного и внутреннего наблюдения Эрик отключил.
Глава 34
Вертящиеся дервиши
Блистательная Порта уступает Российской империи в Азии, территории Ардагана, Карса и Батума с портом последнего, равно как и все территории, заключающиеся между прежней русско-турецкой границей и следующей пограничной чертой…
Именно так, торжественно и с достоинством, в 58-й статье Берлинского трактата Османская империя лишилась еще одного своего порта, отрезанного от османского тортища английским «кортиком-авторучой».
Петр и Эфлисон въезжали на оставшийся у Стамбула европейский участок, затаив дыхание. Теперь уже кусочек некогда сладкого пирога не мог не поражать. Кремовые мечети и рахат-лукум. А солнце в шелковых прозрачных штанишках облаков специально для туристов накручивало танец живота, выставляя напоказ аккуратный пупок.
Османская империя сокращалась, как шагреневая кожа, в результате бесконечных войн с Францией, Англией, Россией, Австро-Венгрией, Грецией, Сербским королевством.
Автобус въехал в тот маленький кусок пирога, что остался
Азиатская, Анатолийская, часть Турции в несколько раз больше Балканской. Название района Гарем произошло от множества маленьких дворцов, построенных султаном для членов своего двора в Топкапы. С гарема открывался прекрасный вид на бухту и залив заката. Каждая любимая жена должна иметь возможность чувствовать себя единственной и неповторимой. Романтика, одним словом.
Полюбовавшись прекрасным видом, Петр и компания отправились дальше.
Пристань Каракей, с нее и должен был отправиться баркас Давида в Италию. Путь лежал через район Эмминой и Галатский мост. Пристань Каракей находится на другом берегу бухты Золотой Рог.
Спустя каких-то полчаса Петр стоял на пирсе и смотрел в бурлящие воды. Стамбул – полноводный, многоуровневый. Здесь жизнь бурлит как река. А еще, глядя на барашки волн, Петр пришел к умозаключению, что здесь воду переплывала не корова Ио, а баран Каракей (черная овца). Темные завихрения волн поражали внезапно мелькавшей сединой. Как старо это море, как глубока впадина-шрам, разделивший Азию и Европу.
Где-то там за отражающимися в воде куполами Айя-Софии и Голубой мечети находится утопшая Атлантида со своими кафе, барами, бутиками и ресторанами. А между ними, равно как и между Азиатской и Европейской частью, уже роют гигантский тоннель.
С Давидом прощались по-мусульмански. Обнялись, чуть соприкасаясь щеками, хлопая друг друга по спине. Три раза.
– Не буду бриться, – решил Петр, – пока Порошкански не напишет мне письмо.
– Может, все-таки останешься? – жалостливо прищурил свои хитрые глаза на оладьевидных щеках Эфлисон.
– Не могу.
– Дай я тебя обниму. – Эфлисон широко распахнул объятия.
– Давай, Эфлисон, выдави из него все соки, чтоб ему море в случае чего показалось кружкой пива.
После Давид поднялся по качающемуся трапу на палубу «Цептера» – старенького и ржавого. Еще раз оглянулся. А Петр посмотрел в глаза капитану. Вроде нормальный мужик. Суровые глаза не бегают.
– Чего уставился? – огрызнулся капитан.
– Ты хоть понял, как назвал свое судно? – поинтересовался Петр.
– Главное, звучит гордо! – сказал капитан, перемахивая через борт.
Петр хотел было что-то еще сказать, но капитан, между делом отрабатывая матросом, поднимал якорь.
– Пока! – помахал рукой Порошкански.
– Пока, пока. Гюля, гюля! Гуляй, гуляй!
Ветер словно начинал уходить в загул. Баркас со страшным скрежетом оттолкнулся от пирса, словно сорвался с цепи. Отчалил. Но еще долго друзья стояли на берегу. Мрачные и бледные от отчаяния.
После порта Петр и Эфлисон решили заглянуть к давнишнему приятелю Эфлисона армянину Звездоняну в обсерваторию, а уже потом отправиться в Арнаут Кой (Албанскую Деревню) – к родственникам на ночлег. Но сначала отправились прогуляться в Пери. Может, в квартале джиннок найдется Большая Женщина. По пути к остановке почти не разговаривали.