Ах, Вильям!
Шрифт:
Она снова села в кресло; книгу она сперва положила на подлокотник, а затем на столик, где стоял стакан.
— Не совсем, — сказала я.
— Ну что ж, — сказала она с этой своей улыбкой. — Семья Кэтрин Коул была не просто бедной. Они были отребьем.
Это слово было для меня как пощечина. Это слово всегда для меня как пощечина.
Лоис провела рукой по брючине и сказала:
— Коулы всегда были неблагополучной семьей. Непутевые, и все тут. Мать Кэтрин пила, а отец не мог продержаться ни на одной работе. Ходили слухи, что он их бил — жену с детьми, в смысле. Кто знает. Брат Кэтрин умер в тюрьме
Лоис обвела комнату взглядом:
— Как видите, моя мать — Мэрилин Смит — не была отребьем.
— Вижу, — согласилась я.
И тогда Лоис сказала:
— А вы прокатитесь мимо того места, где росла Кэтрин, там уже много лет никто не живет, это на Дикси-роуд. — Она встала, принесла бумагу с ручкой, надела очки и написала адрес. — Надо будет свернуть с Хейнсвиллской дороги. — Она протянула мне листок, села в кресло и сняла очки. Я сказала спасибо. Усаживаясь поудобнее, она добавила: — Съездите заодно к ферме Трасков, я там выросла. Это на Дрюс-Лейк-роуд в Линнеусе, прямо на границе с Нью-Лимериком. — Она встала, забрала у меня листок, снова надела очки и что-то приписала. — Вот, держите, — сказала она, возвращая листок. — Много лет фермой управлял мой брат, а теперь его место заняли его сыновья. Там все в точности как прежде. В здешних краях ничего не меняется.
И она снова села.
Я была рада, что она села, это значило, что мне еще не пора уходить.
По моей просьбе Лоис рассказала, как ее выбрали «Мисс Картофельный цветок»; по ее словам, это было весело — «Ой, знаете, да, приятно было», — но не лучшее, что с ней случалось в жизни. Лучшим, что с ней случалось в жизни, по ее словам, была встреча с будущим мужем, он приехал в Хоултон из Преск-Айла и стал дантистом. Сама она двадцать семь лет преподавала в третьем классе, а еще они с мужем вырастили четверых детей.
— И все порядочные, — сказала она. — Все до единого. Никаких неприятностей с наркотиками, а это сейчас редкость.
— Как здорово, — сказала я.
— У вас есть внуки, Люси?
— Пока нет.
Лоис задумалась:
— Нет? Тогда вы не знаете, какая это радость. Большей радости не найти. Просто не найти.
Самую малость ее слова пришлись мне не по душе.
— У одного из моих внуков аутизм, и это нелегко, скажу я вам.
— Ой, сочувствую. — Я правда ей сочувствовала.
— Ага. Это нелегко, но у его родителей все схвачено. Ну, насколько это возможно.
— Сочувствую, — снова сказала я.
— Да ничего. Он у нас зайчик. Кроме него, у меня еще семь внуков и внучек, и все они замечательные. Просто замечательные. — Она указала на снимок выпускника в рамке: — Это старший. Окончил Университет Мэна в прошлом году.
— Какой молодец, — сказала я, и у меня в сумке снова запищал телефон.
— Знаете, — продолжала Лоис, — у меня в жизни почти не было сожалений. И это удивительно, потому что я смотрю на окружающих, и они жалеют о многом, ну или должны бы жалеть, но — повторюсь —
Возле кресла, ближе к стене, я заметила стопку женских журналов. Как я уже говорила, комната была немного захламлена, но там было уютно и, не считая темного подтека на обоях, вполне себе чисто.
Лоис задумчиво уставилась в дальний угол:
— Но кое о чем я все-таки жалею… Наверное, это главное мое упущение. — Она снова посмотрела на меня: — Когда та женщина — Кэтрин — пришла меня искать, мне стоило быть с ней повежливей.
— Постойте, — сказала я. — Секундочку. — Я подалась вперед: — Она вас искала? Кэтрин вас искала?
Лоис явно была удивлена:
— Да. Я думала, вы в курсе.
— Нет. — Я откинулась на спинку дивана и тихо повторила: — Нет, мы понятия не имели, что она вас искала.
— О да. Это было летом…
Лоис назвала год, и я сразу поняла, что речь идет о том лете, когда я девять недель провела в больнице, и, пока я там лежала, от Кэтрин почти не было вестей.
— А вышло это вот как. — Лоис скрестила ноги на пуфике. — Кэтрин наняла частного детектива. Интернета тогда не было, поэтому она наняла частного детектива, и он меня нашел — меня несложно было найти — и дал ей этот адрес, и она пришла в этот самый дом и сидела на том самом месте, где сейчас сидите вы.
— Поверить не могу, — сказала я. — Извините, но это просто невероятно.
— О да, и пришла в будний день, когда мой муж был в клинике, а дети работали у дяди на ферме — в те времена все дети так делали, все они летом работали на ферме, — а у меня, как вы понимаете, был отпуск во время школьных каникул, и вот раздается звонок в дверь, а у нас никто никогда не звонит в дверь… — Лоис махнула в сторону входной двери, и я оглянулась. — И я открыла, и на крыльце стояла она…
— Вы узнали ее?
— Как вам сказать… — Лоис задумчиво на меня посмотрела. — В каком-то смысле да. Сразу. Но я тут же подумала: «Это невозможно». — Лоис слегка покачала головой. — И вот она говорит: «Ты знаешь, кто я?» А я ей: «Понятия не имею», а она мне — так и сказала, — она мне: «Я твоя мать, Кэтрин Коул».
Лоис выставила вперед ладони.
— И мне захотелось ответить: «Никакая вы мне не мать», но я не стала. Я лишь сказала холодно: «Проходите, Кэтрин Коул». — Лоис перевела на меня взгляд и кивнула. — Я холодно ее встретила, очень холодно. Моих родителей тогда уже не было в живых, они умерли не так давно, с разницей в полгода, о чем она, разумеется, знала от этого своего детектива, и я подумала, что с ее стороны очень дурно отправляться искать меня спустя столько лет, видели бы вы, как она вплыла внутрь и уселась, будто мы старые знакомые, а потом еще немного поплакала…
— Она плакала? — переспросила я, и Лоис кивнула и вздохнула, слегка раздувая щеки.
— Но в основном она разговаривала. И знаете еще что? Она была горожанка от макушки до пят. Взять хотя бы платье, в котором она явилась, — я уже потом посчитала, что ей тогда было шестьдесят два, потому что мне было сорок один, — и вот она явилась в платье почти без рукавов. Плечи едва прикрыты. — Лоис коснулась пальцами своего плеча. — Такое темно-синее платье с белой… Ой, ну как она называется, слово забыла, вы знаете, о чем я, такая полоска по краям…