Ахэрээну
Шрифт:
Рииши тоже их провожал, высокий, тонкий и сумрачный, одетый как высшие офицеры. Он поклонился — неглубоко, но заметно — даже Лайэнэ, очень сдержанно, и с почтением, словно высокородной даме. Кэраи не мог сказать, о чем она думает в этот миг, но по лицу видел — она сильно расстроена, и ей жаль. Таких тонкостей он не понимал, хотя привык замечать.
Выезжая за ворота, посмотрел на оставшихся, а не на спутников-солдат — с ними все было ясно, они были готовы умереть скоро, вопрос оставался лишь в месте и способе. К этому — беспрекословной готовности — так и не смог привыкнуть, хотя был и Мелен, и север. Но все-таки он не воин, не командир,
Тай-эн-Таала долго не скрывалась из глаз, обессилевший лебедь в ущелье. Кэраи часто исподволь оборачивался, и, как заметил, не он один.
Столько времени за последние полгода провел в седле, и так же торопился куда-то, и такой же — травы и пыли — был запах у ветра — а никогда еще не чувствовал себя таким свободным. Странно казалось порой — именно сейчас…
Он выбрал кружную дорогу — не потому, что боялся встретить убийц, хотя, разумеется, до города еще предстояло добраться; но он хотел посмотреть сам и показать Лайэнэ и эти места. Три гробницы: когда-то здесь были похоронены великие люди. Один завоевал территорию, сейчас носящую имя Хинаи. Другой был его сыном, и он отстоял эти земли при нападении — предательском, после мирного договора. Третьего родство не связывало с этими двумя, а они были из Дома Таэна, его основатели. Третий жил позже, и прославился не военными подвигами, а целительством. Его могила была в стороне, такая же ухоженная, с такой же красивой каменной стелой. Он спас людей провинции от мора, и правящий Дом Хинаи в том числе. Его сперва повелели похоронить в другом месте, но здесь он родился, и решение изменили. А сам по крови он был из потомков рухэй, когда-то перешедших горы Эннэ.
Всадники остановили коней сперва меж двумя небольшими холмами, облицованными темно-серым камнем: казалось, тут заснули две черепахи. Стела высилась на каждом «панцире», к ней можно было подняться, но этого делать не стали. Ветер шелестел высокой, нагретой солнцем травой, в ней сновали мыши или какие-то другие зверьки. Дорога, ведущая к могилам, была пуста, но она травой не заросла.
— Здесь никого не бывает? — спросила Лайэнэ.
— Не потому, что не помнят. Просто не хотят нарушать их покой. Но присматривают.
Постояв, направили коней на дальний край луговины. Здесь не было холма, лишь стела и каменная плита. На сером песчанике было выбито имя и какие-то знаки. Лайэнэ попросила помочь ей спуститься с седла, склонилась, проводя пальцами по выбоинкам.
— Не понимаю, — призналась она. — Это какой-то язык?
— Никто не знает, что это. А-Линь сам, умирая, нарисовал эти символы. Говорят, человек, сумеющий их прочесть, получит весь дар целительства. Пока таких не нашлось…
Лайэнэ выпрямилась, заметила полусухой букетик цветов, скинутый ветром с плиты. Кто-то сюда приходил… а дорога куда хуже, чем к могилам полководцев. За ней ухаживают меньше.
— Микеро был хорошим человеком, — сказала она, вспомнив. — Я не знаю, как обошлись с его телом.
Ариму — он оставался в отдалении, как и прочие спутники — кашлянул, указал на солнце, намекая, что пора ехать. Кэраи поднял ладонь, веля еще подождать, опять повернулся к молодой женщине.
Надо было как-то подобрать слова, но он сказал самое простое, что пришло в голову:
— Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
— Но это невозможно, — испугалась Лайэнэ.
— Почему? В законе ничего подобного не говорится.
— Кто я, и кто…
— Такие женщины, как ты, рождаются раз в столетие, и я не собираюсь тебя упускать. И так уже чуть не сделал этого.
— Но ваш Дом… Вы же не можете хотеть наследников от такой, как я.
— Предлагаешь мне хотеть чего-то иного? Но послушай… это еще не всё. Много бы отдал за твое «да». И все же спрашивать тебя сейчас об ответе я не имею права. И дело не только в Суро, даже если все обойдется. Столица будет решать, что ей выгодней. Останется ли цело наше семейство, еще неизвестно; не только я, но и мои близкие. Но потом, если все сложится хорошо, я спрошу.
— Нет, — вырвалось у Лайэнэ, глаза испуганно округлились и на миг она зажала ладонью рот. — То есть я хотела сказать — ждать с вопросом не нужно. Лучше потом задать еще один, но я отвечу так же.
— Ты согласна?
— Я буду счастлива.
Путники покинули ложбину. Их — при удаче — ждало трое суток дороги, а потом начнутся предместья, для жителей окраин слишком громкие и многолюдные, с горящими даже ночью огнями. Войдут ли затем в саму Осорэи, где еще больше огней, улочек и людей, пока было неясно. Все было неясно, кроме уже прозвучавшего. И того, что вслед им кто-то смотрел, то ли душа кого-то из тут погребенных, то ли какая-нибудь лисица, сама в траве невидимая. Долго смотрел.
**
Горные речки любят дожди, тогда они веселее несутся по каменистому дну, не боясь пораниться об острые обломки, и весело пенятся на многочисленных порогах. Это в предгорьях и среди холмов реки плавные даже во время ливней, а тут — бешеные и ледяные. От их воды ноют пальцы, когда умываешься, а узенький ручеек за несколько часов может стать полноводным потоком и смести все на своем пути.
Нээле не знала гор, не знала, как они бывают опасны, и в полном неведении все больше любила их. Рассказы крестьян в дальней зимней деревушке забылись, тем более что сейчас лето шло по земле, и она была не одна, совсем не одна.
Помнила, что идти еще пару дней, но все выглядывала в просветы между деревьями знакомые темные монастырские крыши, прислушивалась, пытаясь уловить бархатистые звуки гонга. И хотела, и не хотела окончания пути. Если бы не стрела…
Между ней и Лиани все крепче и сложнее плелась незримая паутина. Но с ними шел третий человек, да еще и из святого братства. Без него, верно, они бы уже по-другому держались. За эти дни она стала куда больше понимать оттенки того, что тянет друг к другу мужчину и женщину, и радовалась, что не ведала этого раньше. Иначе там, в домике в Осорэи, точно бы стала любовницей Энори. Сама бы пришла к нему.
Но не это заставляло ее краснеть и бледнеть от стыда. Смотрела на горы, и понимала — мысль о том, что она могла бы как-то изменить людские мнения и сердца была столь же дерзкой, как мысль об изменении этих вершин и ущелий. И как могла бы сделать это она, предавшая? Порой открывала рот, готовая признаться во всем, но не могла. То ли стыд мешал, то ли страх, то ли другое что, ей самой непонятное.
Гроза пронеслась очень застенчивая — всего пара раскатов и несколько молний. Зато ливень удался на славу, шел полдня, словно подняли и вылили на них небольшую речку. Путники прятались в шалаше, наскоро связанном под лапами огромной ели, но и двойная защита не помогла. И, хоть дождь закончился еще засветло, уже не было смысла идти дальше, пока все не просохнет хоть самую малость.