Ахэрээну
Шрифт:
Много ли крови прольет ставленник Солнечной птицы? Бывало по-разному. Когда власть в провинции взял Дом Таэна, и вовсе почти миром решилось всё. Тогда удержались Жаворонки, сейчас все иначе.
Макори следил за процессией, пока ворота не втянули в себя ее всю, словно высунутый язык. Эх и развлечение сейчас городским зевакам, и теснота на боковых улочках — не протолкнешься. Близко-то никого не подпустят, а посмотреть хочется.
— Все, нечего больше делать, — сказал молодой человек, разворачивая коня. Солнце зашло за невесть откуда возникшую тучку. Только сейчас ощутил, что
Следующий день встретил и без того плохо спавшего Макори серым унынием, будто кто проглотил солнце. Он велел совсем открыть оконные решетки, но мог бы и вовсе их выломать — светлее в комнате не становилось. От жары и следа не осталось. В сырой серости картина, висевшая на стене — потерял счет уже этим картинам и стенам, меняя места ночлега — выглядела особенно неприятно.
Художник был явно больше увлечен изображением пруда, мостика и деревьев, чем женской фигуры, поэтому она вышла нездешней и неприкаянной. Вроде бы та же кисть, что рисовала лисицу и журавля, картину, возле которой он говорил с Лайэнэ. Решительная красотка удивила его тогда и порядком повеселила. Сейчас, возможно, не отпустил бы ее.
Снова взглянул на картину.
Макори был уверен, что этой ночью видел призрак матери. Женщина, пробежавшая по дорожке в саду, была очень молода, это читалось в каждом изгибе фигуры, в каждом движении. На ней светлело широкое одеяние, а кончики распущенных волос будто слегка искрились. Конечно, это могла быть служанка, спешащая на свидание; он, переезжая с места на место, не возил с собой женщин, они всегда находились при доме. Но для служанки женщина казалась слишком богато одетой и слишком беспечной.
Лица он не видел, но и не узнал бы — мать Макори не помнил. Это роднило его с тем мальчиком, который случайно попал под опеку старшего из наследников Нэйта. Правда, одно время ходили слухи, что Истэ не умерла… Или то были сплетни, и это она заглянула к сыну? Сам-то мальчишка еще жив, интересно, или не пережил ночь? Хотя в этом случае перепуганные слуги уже толпились бы у порога, стуча головами об пол…
В коридоре кто-то засмеялся, звук был таким громким, что проникал через двери — еще одно доказательство, что в приближенных поубавилось почтения. Хотя им-то радоваться нечего, никому не нужны верные павшего Дома. Ладно если в живых оставят, чтобы не дрожать уже за свою жизнь — не раз бывали случаи мести, удар достигал цели даже через поколение.
Кто-то постучал по створке, Макори велел войти. Один из его людей появился, усталый, слегка встрепанный, видно, сразу из седла. Поклонился, но даже в этом поклоне Макори почудилась небрежность.
— Наши шпионы нашли господина Нэйта-старшего.
— И куда он запрятался? — лениво спросил Макори. — В омут под деревнским мостом?
— Он в имении возле Срединной, к нему приезжали какие-то люди, возможно, он скоро покинет и то поместье, — приближенный потоптался на месте и осторожно спросил: — Вы отдадите мальчика? Господину Суро, или…
В прошлые времена за такой вопрос наглец получил бы как следует, теперь же молодой человек лишь хмыкнул и велел принести вина.
Рассчитывать больше не мог ни на что. Макори себя не обманывал — с тех пор, как отряд из Срединных земель — уже не из Окаэры — вошел на территорию Хинаи, Тайрену, живой ли, мертвый перестал иметь значение. А это значит, у него самого больше нет ни одной значимой фишки.
Можно последовать примеру отца и скрыться, но он знал, что не сможет. Слишком привык к власти и роскоши. Его, в общем-то, никто и ни в чем не обвинял пока, но, если обвинит, будет поздно.
Макори не умел и не хотел ждать, и лишь эти несколько месяцев ощутил наконец свободу делать, что хочешь. Только от власти отца все равно так и не освободился: сейчас понимал, что, поступая наперекор, все равно находишься в чужой тени.
Осознавать это оказалось очень смешно, он давно не смеялся столько.
— Принеси еще чего-нибудь выпить, — он демонстративно перевернул кувшин, оттуда на пол упала одна жалкая капля. — И не мелочись, таская по чуть-чуть, у нас праздник, в конце концов, закат целой эпохи.
Он хотел очень многого, а ничего не сделал совсем. А ведь ему уже достаточно лет. Пристально глянул на себя в зеркало, серебро отразило то же, что и всегда. Лицо не стало ни умнее, ни глупее, ни значительней. А за спиной темнели винно-красные занавески; он предпочел бы густую хвою гор, где на ветвях сидят, готовя прыжок, быстрые рыси, а голоса волков в тумане — как плач и песни призраков.
Было уже за полдень, но пасмурно, и воздух сырой, тяжелый. Может, скоро прольется дождь, а может, как и вчера, упадут несколько капель — и все на этом. Так всегда: вместо ожидаемого ливня ты получаешь жалкую ерунду.
Макори вышел в сад, тесный и, как показалось, неряшливый: кусты наползали на дорожки, топорщили ветви без всякой гармонии, то тут, то там набросана была земля или камешки, будто следы оставили медведки или даже кроты, а садовники убрали кое-как. Присел на скамью, маленькую и узкую, словно предназначенную для ребенка. Ему самому здесь было неуютно, чувствовал себя слишком большим для этого мирка.
В голове звенели кузнечики, собрались из всего сада, в остальном он чувствовал, что вино не дало ему ничего, словно он пил родниковую воду. Чем-то сейчас занят отец, спасает свою шкуру или ждет ему одному понятных событий?
Отец… а ну его к демонам. У него есть еще один сын, послушная тень. А Макори с радостью устроил бы ему еще парочку разочарований, да посерьезней. Ну ничего, теперь сама жизнь постарается. Взял длинный узкий нож-анару, приставил к груди: главное, чтоб клинок по ребру не скользнул, уходя в сторону. С силой ударил. В глазах потемнело.
«Больно, — подумал он, отмечая, как мир, выступая из темноты, багровеет и стекает пятнами. — Кажется, попал».
**
— Ты очень много сумел, — беловолосый подросток, чуть прищурясь от еще яркого солнца, бросал зерна двум скачущим по земле неподалеку сорокам. — Даже не представляешь, насколько.