Ахэрээну
Шрифт:
Вчера и сегодня Солнечный снова улыбался ему.
Это значило, настал удобный момент, хоть риск пока оставался. Только тянуть нельзя.
Он сожалел о промедлении, порой даже винил себя, но не мог ничего поделать. Просить было не просто небезопасно — еще и бесполезно. Однако сейчас, после своей победы, после удачного договора о торговом пути через земли кочевников, после того, как один из влиятельных западных князей — противников объединения был убит в своей спальне кем-то из обиженных ранее слуг, а юная возлюбленная правителя наконец стала
— Я отказываюсь вас понимать, — сказал Солнечный, все еще благодушно настроенный, тем более после изысканного обеда и вина. — Раньше, по вашим словам, он еще мог быть полезен как противовес брату, его военной силе, но не станете же отрицать, сейчас живой только мешает. Теперь глава Дома все-таки, пусть и не совсем официально. Вы же не думаете, что он снова понадобится? Довольно мне волнений в западных землях.
Взгляд, сопровождавший эти слова, был острым и неприятным, но министр ответил почтительно-скучно, словно речь шла о надоевшей рутине:
— Иногда приходится делать вроде бы ненужное ради будущего, и, как известно, объединять земли можно не только кровью. Младший из братьев Таэна не способен к борьбе против трона, особенно если держать его на короткой цепи. А вот дополнительную славу о своем великодушии снискать можно, и те из Домов Запада, что колеблются, не зная, как с ними поступят, могут счесть это веским доводом. Никто не хочет умирать. Но и воевать там хотят не все.
— Похоже, он был очень вам верен, — отметил правитель, откидываясь на спинку резного кресла. Его взгляд стал еще более неприятным, но опасных ноток в голосе пока не звучало, и министр решился продолжить:
— Я не предлагаю прощать измену, просто… снисходительней отнестись к ошибкам.
Мужчина в одеянии, украшенном солнечной птицей, долго обдумывал эти слова.
— Нет, — сказал он наконец. — Хватит с меня бурлящих котлов на окраинах. И в его покорность я больше не верю, тихони куда опасней открытых бунтовщиков. Та попытка военного договора…
— Призовите его сюда. Проведите свое расследование или сделайте вид. Тут он никому уже не будет опасен, а видимость милосердия сохранится… даже если ни к чему не приведет, — тише добавил министр.
— Его может уже не быть в живых, — пожал плечами Солнечный. — Мое пожелание было высказано вполне ясно. В любой миг может явиться вестник…
— Однако пока новостей не поступало. Вы же, со свойственной вам мудростью, желали и справедливого разбирательства, — министр Тома поклонился, и правитель не видел в тот миг: его губы чуть дрогнули в саркастической усмешке. — Это предостережет северян от излишней поспешности.
— Но если гонец не успеет в Хинаи?
— Лучше бы ему все же успеть. Я пекусь только о благе трона, — министр вновь поклонился низко.
— И снова, когда он окажется здесь, вы с военным министром начнете рвать мое терпение на части, — проворчал Солнечный, но было ясно, что туча прошла стороной. Хотя вернуться ей ничто не мешает.
Так и решаются человеческие жизни, думал министр Тома, возвращаясь к себе по скользкой от дождя мраморной галерее; таких, из заморского камня, во дворце было всего три. Капли падали на камень, соединялись, переливались тонами от серебряного до тускло-серого. Вода не имеет своего цвета, принимает оттенки того, что вокруг…
Пожалуй, на сей раз действительно сделано всё, что возможно. Дальнейшую поддержку оказывать будет неумно. Разве что предоставить немного сведений. Вот и останется смотреть, сумеет ли бывший ученик выиграть в одиночку: что-то сказать в свое оправдание ему, во всяком случае, позволят.
Кэраи всегда был ему симпатичен, но сейчас, пожалуй, впервые Тома испытывал к нему уважение. Он не внял доводам разума и все-таки попытался сделать то, что считал нужным. Война то ли помешала ему, то ли помогла, как посмотреть. Но во всяком случае кое-чего он достиг: мятежа в провинции не было, генерал Тагари умер не изменником, и его маленькому сыну вряд ли придется проститься с жизнью. Пусть не вернуть прежнего положения, у этого ребенка есть будущее, у крови Таэна есть будущее. Потому что другой человек принял весь удар на себя.
**
В дороге Лиани не сказал девушке ни слова упрека. Он вообще почти ничего не произнес с того часа, как она поведала о прошедшей ночи. Только кивнул сдержанно — хорошо, мол, посмотрим, что будет теперь в пути и что за реликвия в монастыре. Помогал монаху идти, и был бы совсем как раньше — ведь не всегда же они беседовали… но словно что-то погасло в нем.
Да и Нээле не говорила, не только из-за Лиани, и сама не особо хотела, кажется — и брат Унно тоже молчал, подавленный и растерянный, и куда больше не потерей стрелы, а тем, как все обернулось у молодых его спутников. Так и добрались наконец до Эн-Хо.
Никто из сторонних не сумел бы прочесть выражение лица настоятеля — на коре столетнего дерева и то отражается больше чувств. Но брат Унно видел, как жестоко тот разочарован.
— Я упал ночью в овраг с водой, и потерял стрелу, пока выбирался, — ложь далась Лиани настолько легко, что ему поверили. И не только эта — он придумал также, будто сам вспомнил про древний клинок, а легенду слышал в старом святилище подле озера Трех Дочерей.
— Что ж… значит, Небесам так было угодно, — наконец произнес глава братства.
Молча, чуть шуршащей походкой настоятель проследовал наружу, к черному дереву, и велел поднять плиту у его корней. Все братство видело это, но ни одного постороннего, даже Нээле и Лиани сейчас не пустили сюда.
Оружие казалось сделанным для ребенка — не сабля и не анара, нечто среднее, тонкое, легкое. Деревянная темная рукоять и золотой знак на клинке возле нее. Солнце сразу нашло его, прыгнуло, заиграло.
Настоятель пальцем показал на узор, и его руки дрожали, он, казалось, мог уронить святую реликвию, но не доверил ее никому: