Ахульго
Шрифт:
Туманный занавес окончательно поднялся в небо, и глазам топографа предстала неожиданная картина. За ущельем, на подступах к Буртунаю, стояли отряды пеших и конных горцев со своими значками, и еще множество людей занимало крутые края Теренгула.
Картина была сколь живописная, столь и ясная в военном отношении. И топограф Алексеев тотчас принялся за работу.
Граббе удивленно оглядывал расположение горцев.
– Сколько их там? – спросил он свою свиту.
– Около тысячи, ваше превосходительство, – сказал Попов.
– Похоже, что больше, – добавил Галафеев.
– Почти две, – прикидывал Лабинцев.
– Считая
– Выгодная позиция, – определил Пулло.
– Нужно признать, Шамиль свое дело знает, – сказал Граббе.
– Двинься мы вперед, к перевалу, он ударит нам в тыл.
– Непременно, – согласился Галафеев.
Граббе чувствовал, что Шамиль где-то здесь. Уж очень вызывающе вели себя горцы, всем своим видом давая понять, что ничуть не боятся Граббе с его колоннами. Эта была первая встреча с неприятелем в Дагестане, и Граббе понимал, что от нее многое зависит. Плохо, когда противник тебя не страшится, это делает его сильней. А еще хуже оставлять его безнаказанным, это могло поколебать дух собственного воинства. Во всяком случае, Граббе не желал выглядеть нерешительным в глазах открыто вышедшего ему навстречу Шамиля. И более того, втайне он надеялся каким-нибудь нечаянным образом захватить имама, до которого отсюда было рукой подать.
– Что бы сделал на моем месте Ганнибал? Двинулся бы напролом, чего бы это ни стоило, – размышлял Граббе, приписывая великому полководцу свои привычки.
Граббе взял подзорную трубу и навел ее на противника.
– Какое у Шамиля знамя? – спросил командующий, не отрываясь от трубы.
– Светлое, насколько мне известно, – доложил Милютин.
– Почти белое.
Граббе разглядывал горцев и натыкался то на одно знамя, то на другое, то на третье, и все они были в тумане такими, как говорил Милютин.
– Много же у них Шамилей! – в сердцах воскликнул Граббе, складывая свою трубу.
– Прикажете атаковать? – спросил Галафеев.
– Немедленно! – велел Граббе.
– Сперва артиллерия, затем пехота, следом кавалерия. А милицию пошлите в обход ущелья.
Зазвучали сигнальный горны, стараясь перепеть друг друга, и каждая рота, каждый батальон спешили исполнить свой маневр. Пока пехота занимала позиции у края ущелья, туда же двинулась и артиллерия. Кто успел найти своих лошадей – вез пушки почти галопом. Кто не нашел – волок орудие вручную, на лямках, накинув петли на плечи, а другим концом зацепив за лафет, для чего к веревкам были привязаны железные крюки.
Ефимка рвался в бой, как на ярмарку за пряником. Он забегал вперед лошадей, тащивших единороги и зарядные ящики, понукал их идти быстрее и даже успевал убирать камни из-под колес пушечных повозок.
Добравшись до обрыва, развернув пушки и образовав несколько батарей, артиллерийские расчеты принялись за привычное дело. У каждого были свои обязанности, и все делалось быстро. В ствол совали картуз – пороховой заряд, завернутый в ткань или картонный цилиндр, досылали его до нужного места прибойником, потом тем же прибойником забивали пеньковый пыж, потом ядро или гранату, второй пыж, через запальное отверстие протыкали протравником картуз, вставляли туда трубочку с легковоспламеняющимся порохом, прицеливались, подносили пальник – факел, на конце которого горел в зажиме фитиль… И орудие с ужасным грохотом и багровым пламенем извергало из себя снаряд. От выстрела закладывало уши, под ногами содрогалась земля, батарея окутывалась едким чадом. Но кто-то из прислуги уже работал банником, вычищая из ствола пороховой нагар и остатки картуза.
Ефимке доверялось выдувать остатки пороха из узкого запального канала, подавать пыжи и смазывать деревянные оси лафетов маслом, чтобы не ломались. А в перерывах, когда орудия раскалялись, Ефимка охлаждал их смоченным в воде банником. Пар, который при этом вырывался из дула, он считал своими выстрелами. Ефимка был всего лишь подручным, но если бы кого-то ранило или убило, вполне мог бы заменить любой номер в своем расчете.
– Ишь, как орудует! – подбадривали его артиллеристы.
– Справный канонир вырастет!
– Держись тогда, Шамилька!
Несколько батарейных залпов вынудили горцев отойти от своего края ущелья. Передовой отряд Граббе готов был спуститься в ущелье, но приказано было ждать проводника.
Наконец привели Аркадия.
– Ну, – сказал ему Пулло.
– Веди!
– Куда? – не понимал Аркадий.
– У тебя же кунаки в Буртунае, вот к ним и веди.
– Извольте мне не тыкать, – оскорбился Аркадия.
– Молчать! – заревел Пулло.
– Дорогу показывай!
Аркадий заглянул за край обрыва. Он ничего не узнавал. Тогда была зима, и ему казалось, что тут всего одна дорога, а теперь перед ним был крутой спуск, сплошь поросший лесом, и никаких дорог видно не было.
– Вперед! – подтолкнул его Пулло.
Аркадий начал спускаться наугад, но не удержался и покатился вниз. Когда он оказался на дне ущелья, над ним сверкнул кинжал. Аркадий закрыл глаза, прощаясь с жизнью, но вместе удара кинжала вдруг услышал:
– Салам алейкум!
Это был Айдемир.
– Ва алейкум салам, – ответил удивленный Аркадий.
– Ты?!
– Благодари Аллаха, что это я, – сказал Айдемир, оттаскивая покрытого ссадинами друга в безопасное место.
– Полежи тут пока.
– Я лучше с тобой, – сказал Аркадий, которому уже не хотелось возвращаться.
– Нельзя, – сказал Айдемир и подал кому-то условный сигнал свистом.
Из-за деревьев появилось несколько мюридов с ружьями.
– Идут, – сказал один из них, прицеливаясь куда-то вверх.
По крутым склонам, проламываясь сквозь заросли, спускались егеря. В ущелье завязалась жаркая перестрелка. Но Пулло было уже не остановить. Следом в ущелье ринулись колонны Галафеева и Лабинцева. Прокладывая себе дорогу штыками, войска переходили реку и взбирались на противоположный склон. Горцы отходили, скрываясь в оврагах, и снова нападали, но остановить лавину солдат не могли.
Увидев, что авангард уже поднимается на другой край ущелья и даже втаскивает на него пушки, Граббе, окруженный конвоем казаков, тоже решился перейти ущелье во главе трех батальонов.
Шамиль не считал позиции при Буртунае достаточно выгодными для серьезного сражения с противником, во много раз превосходившим его силами. Часть буртунайцев ушла, но большинство, несмотря на убеждения имама, не захотело покидать аул, и Шамиль был вынужден остаться с ними. А теперь, когда намерения Граббе стали ясны, нужно было выстоять, чтобы и остальные буртунайские семьи успели покинуть аул.