Ахундов
Шрифт:
Господствующие классы не думали о бедствиях народа, им было выгодно, чтобы он оставался неграмотным, чтобы никогда не понял причину своих несчастий, уповал бы все время на милость аллаха, жил бы только надеждой на радости в потустороннем мире. Земля принадлежала богатеям, а народу были отданы небеса. А что толку от небес, если никто там не слышит жалоб сотен тысяч обездоленных, бесправных, нищенствующих людей!
Сердце Ахундова билось тревожно. Он стал образованным человеком. Но сможет ли он один повести народ по пути цивилизации? Что может сделать переводчик восточных языков? Отказаться от службы, пойти в народ? А что он скажет ему? Куда
Нет! Прежде чем поднимать народ на борьбу, надо видеть цель, надо иметь силы, надо собрать вокруг себя единомышленников. Кто же из образованных азербайджанцев сможет помочь ему в этом великом деле? Бакиханов? Но он переживал сейчас идейный кризис, собирался уехать в Мекку… Бесполезно обращаться к нему. Может быть, обратиться к Куткашинскому? Тот долго жил в Варшаве, прекрасно говорил по-русски и по-французски, в 1835 году опубликовал восточную новеллу на французском языке… Офицер, дворянин, член Географического общества, интересуется общественными делами… Что же, можно попробовать. Не плохо бы поговорить и с Хасай-ханом Уцмиевым… Высококультурный человек, тоже офицер, пользуется почетом у русских… Больше никому он не может доверить свои тайные мысли.
Ахундов решил организовать масонскую ложу. Он станет встречаться со своими друзьями, обсуждать с ними важные вопросы, решать народные дела. Они будут собирать вокруг себя лучших людей страны, откроют школу, начнут издавать газету, по примеру русских создадут театр, будут учить народ. Мечта воспламеняла воображение Ахундова. Ему уже казалось, что сотни людей, побывавших в Петербурге, Москве, служивших в армии, в канцеляриях, подобно ему стремящихся помочь народу, борются вместе с ним, осуществляют свои прекрасные мечты: народ идет не в мечеть, а в театр, грамотность распространяется по стране, бесправная восточная женщина завоевывает свое право на жизнь, исчезают варварские обычаи, народ с отвращением отворачивается от молл, дервишей, от пройдох, одетых в абу [44] . Ему казалось, что над странами Востока поднимается великое солнце — солнце просвещения…
44
[44] Аба — верхняя одежда, которую обычно носит мусульманское духовенство.
Это было в сорок шестом году. Уцмиев находился в Тифлисе. Ахундов решил встретиться с ним, рассказать о своем проекте. Уцмиев молча слушал страстную речь своего друга. Ахундов казался ему безумцем — просвещать народ? Все это очень хорошо, но Ахундов — царский чиновник, а он сам — царский офицер… Надо подумать, нельзя сразу решить такой серьезный вопрос…
В сердце Ахундова вкрались сомнения. Он стал читать исторические труды, познакомился с опытом других народов. И всюду видел подтверждение своих взглядов, убеждался, что образованные люди России поступали подобно тому, как собирается поступить он.
Улетучивались сомнения, волнение душило Ахундова. Ему захотелось высказаться. Он взял каламдан [45] , вынул гусиное перо и на обложке новеллы Куткашинского записал: "Душа моя из тех пламенных душ, которые никогда не в состоянии скрыть ни радости, ни печали, а потому я не могу не сообщить вам сегодняшнюю мою радость: уничтожилось для меня всякое сомнение в несбыточности начатого нами предприятия, и желание
45
[45] Каламдан — особый вид пенала с отделениями для туши и перьев.
18 марта 1846. Мирза Фатали".
Это был черновик письма к Уцмиеву. Но вручить письмо ему не удалось Уцмиев уехал.
Ахундов вновь почувствовал себя одиноким. Как глупо было верить, что эти высокопоставленные дворяне смогут понять его мечты, смогут решиться на смелое, благородное дело, пожертвовать собой ради народа.
Он один. В бурю, в ненастье, без чужой помощи должен он ринуться в жизнь.
Судьба ежечасно наносила ему удары. Исчезали старые друзья, появились новые, а круг врагов становился все шире и шире.
Бакиханов духовно уже больше не существовал для Ахундова. Он уехал в Стамбул, чтобы повергнуть к стопам турецкого султана свои научные труды, а затем отправился в Мекку на поклонение праху Мухаммеда. Мирза Шафи жил в Гяндже. Абовян уже давно уехал из Тифлиса и находился в Эривани. Ему жилось нелегко в родном городе. Тайные доносы, нападки царских чиновников и эчмиадзинского духовенства делали его жизнь все более невыносимой. По клеветническому доносу уездного начальника Блаватского Абовян был обвинен в оскорблении армянского католикоса Нерсеса, а вслед за тем подвергнут аресту.
Пришла весть о смерти Бакиханова в Аравийской пустыне от холеры. Остро ощутил Ахундов его гибель. Хотя Бакиханов своей поездкой в Мекку и вызвал досаду и недовольство, Ахундов знал, что это был выдающийся человек и, несмотря на все свои глубокие противоречия, горячо любил родину и хотел только блага своему народу.
Вскоре из Эривани пришла новая печальная весть: при таинственных обстоятельствах исчез Абовян. Никто не знал, что с ним случилось. Арестован? Сослан? Убит? Утонул? Покончил жизнь самоубийством? И вновь в памяти Ахундова возникли строки, написанные давным-давно, в год смерти великого русского поэта: "Безумна птица, которая, однажды увидев сеть своими глазами, для зерна вновь летит на опасность".
Ахундов опять обратился к книгам. В Тифлисе распространялись почти все столичные русские журналы и газеты. В 1846 году в городе начала выходить газета "Кавказ". Редакция этой газеты была контрагентом ряда издательств. Она продавала литературу, поступающую из Петербурга и Москвы. О значительном количестве получаемых книг можно судить по регулярно печатаемым объявлениям; в некоторых из них перечислялось 40–50 названий книг разнообразного содержания.
Шли дни, месяцы. Ахундов не мог решить мучающих его вопросов.
8 октября 1846 года он был на представлении "Горе от ума" Грибоедова. Потом смотрел пьесы Мольера, Шекспира. Постепенно в его сознании выковалось решение: он будет драматургом, создаст пьесы на азербайджанском языке, через театр просветит свой народ, театр поможет ему общаться с миллионами…
Огонь вырвался наружу.
Кончилось мрачное оцепенение, начиналась жизнь, сотканная из мечтаний и надежд.
В 1845 году был поставлен вопрос об организации казенного театра в Тифлисе. Для этой цели было переоборудовано помещение тифлисского манежа, где вскоре открылся временный театр.