Академия под ударом
Шрифт:
Она опомнилась, когда Пайпер легонько куснул ее за ногу. Элиза помотала головой, сбрасывая наваждение, подхватила щенка на руки, и он встревоженно заскулил, лизнув ее щеку, будто почувствовал далекое дуновение ноябрьского ветра. Переведя дух, Элиза снова заглянула в зеркало и увидела там свое привычное отражение.
Все было, как всегда. Ни малейшего следа незнакомых отражений, ни краешка чужого и такого влекущего мира.
Померещилось? Или так на нее действует магическое поле, которое окружает академию?
Потом Элиза услышала, как открывается дверь в комнату отдыха,
— Уже успели полюбоваться?
— Успела, — призналась Элиза, понимая, что нет смысла скрывать очевидное. — Это какое-то странное зеркало. Я видела в нем себя, но та я была другой. И… там была не эта комната, а осень, лес…
Взгляд Оберона был похож на прикосновение перышка: дотронулись к скуле — и тотчас же убрали, только мурашки побежали по спине. Элизу бросило в жар и сразу окатило ледяной волной.
Они ведь проведут эту ночь вместе. Элиза не знала, почему это сейчас заставило ее волноваться настолько сильно. Может быть, из-за медовых искр, которые проплыли во взгляде Оберона?
Он смотрел на нее с искренним интересом. И Элиза не знала, радует это ее или настораживает.
— Вы видели там себя-оборотня, — сообщил Оберон. Закрыл дверцу шкафа, зеркало скрылось во тьме, и Элизе стало легче. — Ту, кем бы вы были, если бы не вшитая в вас нить.
Вот оно что… Элиза вдруг поняла, что ее сердце бьется так, что его, должно быть, слышно по всей академии. И вспомнился запах далекого леса, воды и сухих трав, шелест шагов по опавшей листве, зов полной луны, голос свободы.
Она хотела бы ощутить все это не в зеркальном видении, а на самом деле. Но Элиза слишком хорошо понимала, какой будет расплата за эту свободу.
Безумие. Оборотни, которые принимают звериный облик слишком часто, теряют разум. Они сохраняют человеческий вид, но становятся зверьми.
Оберон опустился на диван, и Элиза села рядом с ним, будто повиновалась неслышному приказу. Ее начало знобить.
— Вы умница, — негромко сказал Оберон. Накрыл ее руку своей, и озноб отступил. Пайпер радостно заулыбался, чихнул, завилял хвостиком. Ему нравилось, что Оберон пришел, а странное отражение растаяло. — Вы прекрасно понимаете свою суть и сдерживаете ее разумом.
Элиза пожала плечами.
— Моя мать была оборотнем. Она рассказывала мне страшную сказку про Жиля Реццо, барона Виклеанского, — промолвила она. — Он тоже был оборотнем, только превращался в волка… А потом он окончательно лишился рассудка и перерезал всех жителей поселка. Я очень плохо помню свою мать, но эту сказку…
Оберон понимающе кивнул.
— И на церковном суде Реццо сказал, что это были не люди, а овцы.
— И мы не смогли бы с вами так хорошо общаться, — вдруг сказала Элиза. — Я не жалею, что посмотрела в зеркало. И рада, что во мне есть эта нить.
Она сделала паузу и спросила так, как требовал этикет:
— Как прошел ваш день?
Оберон улыбнулся. Элиза подумала, что эта улыбка похожа
— В трудах и заботах, — признался Оберон. — Знаете, я даже соскучился по всем этим проблемам. А потом, уже к весне, буду скучать по охоте на болотниц. Точно буду, это временем проверено.
— Болотницы? — удивилась Элиза. — Кто это?
Улыбка Оберона стала еще шире: разговор перешел в важную и интересную для него область.
— Это такая жаба ростом с комнату, — объяснил он. — Сидит обычно где-нибудь на глубине. Выставляет наружу приманку: очаровательную барышню, которая сидит на мелководье или берегу, причем совершенно обнаженная. Вся ее одежда — это длинные светлые волосы до талии. Путник разевает рот от удивления, девушка зовет бедолагу к себе, похоть застит ему глаза, а потом болотница обедает.
Элиза поежилась. Оберон запустил пальцы в карман и вынул желтоватый изогнутый клык, протянул Элизе. Она дотронулась до него кончиком пальца и почувствовала легкий укол тока, какой бывает, когда прикасаешься к старым артефактам. Зуб занимал почти всю ладонь Оберона. Элиза подумала, что, сложись иначе, он бы охотился на нее — а потом с гордостью показывал кому-нибудь трофей. Лисью лапку или хвост.
Однажды один из приятелей отца, обожавший охоту, показывал шкуры волков и лис. Элиза не знала, каким чудом смогла удержаться на ногах, не упасть в обморок и не измениться в лице. Она вела ту беседу, которую положено вести светской барышне при отважном охотнике, а дома с ней случилась истерика. Отец сидел рядом, гладил ее по голове и что-то говорил, пытаясь утешить, но Элиза не могла разобрать ни единого слова.
— Страшно, — призналась она, и Оберон убрал клык.
— Страшно, — согласился он. — Вот я и отдыхаю на преподавании. А потом отдыхаю от студентов на болотах. Иногда даже не знаю, кто хуже, какой-нибудь бездельник, который мне всю душу вытреплет, или болотница.
— У вас сегодня были какие-то проблемы со студентами? — поинтересовалась Элиза. — Я слышала шум.
Оберон усмехнулся. Вздохнул.
— На мой факультет впихнули юношу королевских кровей, — сообщил он и угрюмо почесал веко. — Седьмой сын короля Висена, владыки Абаринского, — ответил он и признался: — Наглая дрянь, которая уже диктует нам, как мы должны себя вести! Якобы прежний ректор подписал договор, по которому абаринские принцы могут у нас учиться, а то, что у него нет никаких способностей к магии, никого не волнует. Я, честно говоря, не удивлен его поведению. Абаринцы вообще какие-то припадочные.
— И что же делать? — удивилась Элиза. Оберон пожал плечами.
— Дотянем его до зимней сессии, — сказал он. — Там пойдем на озеро ловить русалок, и он сбежит сам. И никогда больше не захочет обучаться магии, это уже с гарантией.
— Русалки такие страшные? — удивилась Элиза. В сказках, которые она читала в детстве, это были вечно юные и прекрасные девы, нежные песни которых заманивали моряков на скалы.
— Когда открывают свои истинные лица — да, — ответил Оберон. — Половина первокурсников обычно мочит штаны с перепугу, и это, я вам скажу, не грех.