Академия под ударом
Шрифт:
— Элиза, — мягко произнес Оберон и шагнул вперед. Элиза сидела на корточках под деревом, руки и босые ноги были грязными и исцарапанными, но Оберон облегченно понял, что обошлось без травм. Так, несколько царапин. Пайпер махал хвостом, улыбался хозяйке, но не подходил — боялся.
Запах зверя был густым и давящим. Он окутывал девичью фигурку, словно саван. Но его можно было сорвать.
— Элиза, — негромко повторил Оберон, сделал еще один шаг, протянул руку. Сейчас следовало быть очень осторожным. — Элиза, это же я, Оберон. Все хорошо, маленькая, все
Элиза всхлипнула, уткнулась лицом в ладони. Еще один шаг.
— Я здесь, я тебе помогу, — пока Оберон говорил, Марк скользнул за сосны бесшумной серой тенью, заходя Элизе за спину. — Пойдем домой. Все хорошо, но тебе надо полежать. Да?
Плечи Элизы затряслись, и она разрыдалась. Пайпер бросился к ней, прижался к грязной ноге, заскулил, залаял — его страх смыло жалостью. Оберон сделал еще один бесшумный шаг и, подхватив Элизу под локти, поднял и прижал к себе.
Все. Вот она, в его руках.
В тот же миг Марк нанес удар. Над лесом вспыхнула серебряная молния, впиваясь в ауру Элизы, сковывая и сминая все, что принесла ей эта ночь, отделяя зверя от человека. Элиза застонала от боли и обмякла в объятиях Оберона.
Темное, бессмысленное лицо сделалось живым, страдающим и разумным.
Зверь ушел — мелькнуло что-то рыжее среди сосен и растаяло без следа. Элиза вернулась.
Оберон поднял глаза на Марка — парня ощутимо знобило. Первая настоящая охота — почти то же самое, что на тренировках, и в то же время совсем-совсем другое. Первая охота словно что-то вырезает в человеке, режет по-живому, делает его не таким, как прежде.
Это было страшным и единственно верным.
— Все правильно, — одобрительно выдохнул Оберон. — Будем считать, что ты сегодня окончил курс с отличием.
Марк всхлипнул и ничего не ответил.
Возвращения в замок Элиза не запомнила.
Она плавала в темном облаке беспамятства, которое иногда разрывалось прорехами, как уходящая грозовая туча — и в них Элиза видела верхушки сосен, серое небо и птицу под облаками. Птица кружила, потом опускалась и, подхваченная воздушным потоком, снова поднималась все выше, выше.
— …потому что по протоколу, если оборотень не совершил убийств, его надлежит лечить, — проплыл над ней голос, и Элиза подумала: Марк. Откуда он тут взялся?
Он сейчас должен быть на занятиях, а не в лесу.
Что произошло?
— И почему же их не лечат вот так, сразу? — а это уже был Оберон. Когда Элиза услышала его, то ей сразу же сделалось не легче, но как-то спокойнее. Оберон был рядом, значит, ничего плохого с ней не случится.
— Потому что по сводкам министерства магии большинство оборотней совершает первое убийство в ночь первого обращения, — официальным тоном ответил Марк, а потом его голос дрогнул, и он добавил: — Это, как правило, члены семьи. Иногда соседи, односельчане. Отведав человеческой крови, оборотень уже не способен окончательно обрести разум.
«Он кого-то потерял, — подумала Элиза. — Оборотень убил его близкого человека, и Марк решил стать охотником».
Мысль была
— А эта кровь? — поинтересовался Оберон, и Элиза удивленно подумала: какая кровь? О чем он говорит? Она никому не сделала ничего дурного!
Или сделала? Голову наполнял вязкий туман, и Элиза никак не могла вырваться из него на свободу.
«Моя мать не была оборотнем. Ее зачаровали, эти чары и увидел отец при первой встрече», — хотела сказать Элиза, но язык и горло не слушались. Собственное тело казалось чужим, неловким, сломанным, словно душу Элизы вынули и вдохнули в куклу, и теперь она не знала, как ею управлять.
Что сделать, чтобы поднять руку? Как заговорить?
Она не знала, и это было невыносимо. Она должна была рассказать Оберону о том, что случилось с ее матерью — Элиза боялась, что может забыть об этом.
Голову жгло — Элиза понимала, что это работает новая серебряная нить, которая сковывает в ней зверя. Она помнила каждое мгновение блаженной лунной ночи, помнила свое невыносимое светлое счастье и понимала, что это больше не должно повториться. Никогда, нет.
Она Элиза Леклер, она человек, а не зверь.
— А это кровь зайца, — ответил Марк. — Она охотилась в лисьем облике.
Потом тучи снова затянули небо над головой Элизы, и она поплыла в пустоте. Не было ничего, кроме этой пустоты — она вслушивалась, пытаясь уловить голос Оберона и, зацепившись за него, выплыть к свету и жизни, но ничего не было.
Элиза очнулась от того, что рядом кто-то всхлипнул, и что-то теплое и влажное прикоснулось к щеке. Ей казалось, что она никогда не может открыть глаза — и все же смогла. Элиза увидела, что она лежит на кровати в спальне Оберона, а на подушку забрался растрепанный и несчастный Пайпер: квиссоле всхлипывал совсем по-человечески и лизал ее щеку.
— Тихо, тихо, — услышала Элиза и поняла, что тоже плачет. Над ней склонилась госпожа Летиция, и холодное стекло уткнулось в губы. Элиза сделала глоток — прохладная жидкость пахла яблоком, но на вкус была такой отвратительной, что Элизу едва не вырвало.
— А вот этого не надо, — строго сказала госпожа Летиция и, зажав нос Элизы цепкими сухими пальцами, приказала: — Пейте!
Элиза послушно выпила зелье до конца, и пальцы разжались. Госпожа Летиция смотрела с искренним сочувствием — так могла бы смотреть мать или бабушка, которая готова была не спать всю ночь и подавать лекарства больному ребенку.
— Ну как вы? — заботливо спросила она, присев на край кровати. Элиза прислушалась к себе и ответила:
— Чувствую себя чем-то вроде макарон.
Госпожа Летиция понимающе качнула головой.
— Неудивительно. Столько магии меньше, чем за сутки! — сказала она и, понизив голос, призналась: — Я, честно говоря, удивляюсь, как вы вообще живы после всего этого.
Мысли едва ворочались в голове, но Элиза сосчитала: разрыв цепи, которая соединяла их с Обероном, потом превращение в лисицу и новая сдерживающая нить, брошенная Марком.