Акимуды
Шрифт:
Я почувствовал, что Лядов постепенно загоняет Посла в ловушку.
– Этого не будет, – сказал Посол.
– Почему?
– Я этого не допущу.
– Только чего вы тогда добиваетесь? – вступил я в разговор. – Вы сам эстет. Вы хотите создать новую религию, которая охватила бы весь мир и опять-таки основывалась на страхе смерти?
– Всемирная религия – это хуже, чем однопартийная система, – возмутился Лядов. – Это уже окончательный тоталитаризм. Это такое однообразие, от которого можно взвыть!
– Но сейчас, когда все расстояния сократились, иметь на земле разные религии – нонсенс!
– Почему? – искренне удивился Лядов. – Сколько культур – столько и религий. Помните, как при крепостном праве: Юрьев день. Хотя бы теоретическая возможность перейти от одного помещика к другому. А так будет сплошная кабала.
– Это не совсем так, – деликатно возразил Посол. – Новая религия, распространяясь, вбирает в себя разные формы культуры.
– Если бы я в вас верил, я бы сказал, что вы очень обидчивы. Из-за того что первые люди захотели познать разницу между добром и злом, вы наказали все человечество, заставив его до сих пор расплачиваться за первородный грех. Вы выгнали первых людей из Эдема – но почему вы не обнесли древо познания забором, напустили змею? Даже если все это признать метафорой, то что означает эта метафора? Ваш барский гнев проходит через все сакральные книги. Если вы всевластен, то прикажите человеку быть добрым в вашем понимании этого слова. Прикажите! Но вы предпочитаете прятаться за представлением о свободной воле. Человек вас боится, но он не имеет способности верить. Здесь есть много непреодолимых противоречий.
– Я всегда опасался так называемых умных людей, – признался Посол. – У них голова – на отлете от главных вопросов жизни. Они ищут логику, когда надо искать смысл. Это разные вещи!
– Где же заканчиваются ваши посольские полномочия? – разгорячился Лядов. – Почему зверствует Ирод? Почему младенец должен бежать в Египет? А? Почему нужно было сделать так, чтобы Ирод убивал других младенцев, создавая сюжет для мировой живописи? Одно вы делаете – спасаете младенца, а другого не делаете – позволяя убивать детей. Или вы всесилен, или беспомощен! Ваши священные тексты энергично написаны, но в них нет самодостаточности.
– Я признаюсь, – тихо сказал Посол, – что в чем-то мы действительно запутались. Но зато две тысячи лет эта модель работала безотказно.
– Я представляю себе заголовки газет, – сказал я. – Бог признал свои ошибки!
– Безотказно? – не мог успокоиться Лядов. – Это вы мне говорите, что безотказно? Да вы землю залили кровью! Безотказно!
– Вы судите с позиций здравого смысла, – сказал Посол. – Так европейское мещанство критикует арабских подростков, которые жгут машины в Париже.
– А что, в чем виноваты машины?
– Зачем все это ворошить? – забеспокоился я. – Пусть будет так, как есть. Что это у тебя за вино?
– Это потрясающее вино, – с тлеющей злобой ответил Лядов. – Это Шато Марго нашего с тобой года рождения. Я сейчас вас угощу потрясающим лимонным тортом.
Когда Посол вышел в туалет, Лядов набросился на меня. Зачем ты его привез? Оставайся! Пусть он проваливает, а ты оставайся! Я буду звонить девчонкам. Потерянный вечер! Если девчонки спят, вызовем проституток!
Вошел Посол. Они дружески распрощались. Лядов проводил его до машины. Я остался с Лядовым.
– У меня заржавели все религиозные примеры, – сказал Лядов, вызванивая девчонок. – Таня, так ты приедешь? – Начальственный тон. – Нет? Ну, смотри, будешь жалеть!
Я молчал. В сущности, я был на стороне Посла, я чувствовал шестым чувством, что Лядов неправ, что его богоборчество поверхностно, если не сказать пошло, но мне не хотелось спорить с Лядовым.
У Георгия Иванова (хотя при чем тут поэзия?) есть стихи о том, что Богу надо будет сильно постараться, чтобы, после того что у нас было на земле, мы с восторгом приняли рай и райские кущи нон-стоп.
А что было у нас на земле?
Гуляя по Ницце (лет тринадцать назад) с родителями в солнечный январский день, вдоль радостно-спокойного моря, среди пастельно-пятнистых платанов и запахов кофе, я готов был довериться мысли о неприхотливом счастье старческой жизни. Возможно, и Георгию Иванову в той же Южной Франции, с теми же самыми пастельными платанами, пришли как легкое бунтарское вдохновение эти его стихи.
Но зачем заставлять людей не по-человечески уходить из этой жизни? Кому нужны эти звездные войны богоборчества?
Где-то на пороге восьмидесятипятилетия, когда люди нуждаются в высокой защите, происходит обвал за обвалом. У тех, кто вроде бы жизненно здоров (других давно нет). Ты бьешься за спасение мозга, сердца, глаз отца, чья история болезни приобретает фатальные размеры, сталкиваешься с тем, что случайные доктора смотрят в сторону, и ты находишь тогда, если это удается, неслучайных докторов, и они выкладываются, вникают в детали – ты понимаешь, что это бесконечное везение: соединить инструменты поддержания жизни с пониманием твоей любви. Так что удивляться тому, что впереди нас ждет непролазная жуть? У нас в стране нет не секса, а старости.
Ты приезжаешь на родительскую дачу – оставив маму с папой без присмотра на несколько недель твоих морских авантюр – и видишь: крыша рухнула. У отца такая одышка, будто он, как гончая, бежал десяток километров. Еще до твоего отъезда он отчетливо думал о том, чтобы написать письмо Главному, найти правильные слова – защитить от судебного разбирательства своего младшего сына (твоего брата), – а тут уже нет ни Главного, ни слов к нему.
Мама достает парижские альбомы – фотоархивы путешествий. На задней стороне фотографий случайные записи. Они сидят вдвоем в папином кабинете и рассматривают фотографии. У отца в руках лупа в качестве навигатора. Отец узнает прошлое. Паника: куда-то пропали зубы. Их находят совсем не в том месте, где им полагается быть.
Вечером мама звонит мне и говорит, что на одной из старых фотографий написано… Так вот, когда я был младенцем, они меня звали тушканом…
– Ну, ты понимаешь: тушканчиком – а мы ведь об этом с папой забыли!
Лизавета задолбала себя и семью своей преждевременной мастурбацией, которая ей не давала жить. Она дважды оставалась на второй год, она отказалась от посещения музыкального кружка. Бабушка Лизаветы, сама врач, смазывала по вечерам половые органы Лизаветы, имеющие характерно ярко-красный цвет, антидрочильным кремом, но это не способствовало лечению недуга. Бабушка-врач скончалась от переживаний, но даже тогда, когда она лежала на кровати с черным отверстием мертвого рта, Лизавета не переставала мастурбировать в ванной.