Аксенов
Шрифт:
Е.П.:Ну что же? Просто браво-браво. Хлопаем в ладоши.
А.К.:За «браво-браво» спасибо, а вот я ставлю вопрос, на который я бы хотел, чтобы ты мне ответил как человек, который много лет Васю знал. А как сам Аксенов, на твой взгляд, относился к женщине… к женщинам? Считаешь ли ты, что он был не только романтическим писателем, но и вообще романтиком?
Е.П.:Ну, ты знаешь, сразу ответить на это невозможно, причем по разным причинам. Во-первых, нельзя же все время скрывать лик Аксенова под маской «лирического персонажа»…
А.К.:Нельзя, но надо. Вовсе не предполагается обнародование
Е.П.:А во-вторых, боюсь, что у нас с тобой сейчас начнется затяжная дискуссия на тему «Что это такое — романтик в жизни». Или по жизни, как теперь повадились говорить. И входит ли, например, в комплекс романтика цинизм.
А.К.:Цинизм внутри романтики вполне имеет право на мирное сосуществование с неземной нежностью.
Е.П.:Потому что побеждает все равно романтика, да?
А.К.:Романтика никогда не сдается, я бы так сказал.
Е.П.:Я однажды спросил Василия Павловича, где он познакомился с женой Кирой. Он ответил: на танцах. Это романтика или нет?
А.К.:Романтика не в том, кто где познакомился, хоть в сортире…
Е.П.:Фу, как грубо…
А.К.:Ничего страшного. Романтика в том, какпознакомился, чтопри этом происходило, что при этом оба влюбленных чувствовали. Тому прекрасный пример — вся женско-мужская линия в одном из моих любимейших фильмов «Однажды в Америке» режиссера Серджио Леоне. Начиная от сцены с шарлоткой, ты помнишь?
Е.П.:Нет.
А.К.:Когда мальчику его подружка обещает датьза вкусную шарлотку. Мальчик ее ждет на ступеньках и незаметно лакомство съедает. То есть сцена романтизируетраннее сексуальное влечение. Хотя сцена почти порнографическая. Я уж не говорю о другом сюжете — о женщине, которую изнасиловали, но которая на всю жизнь полюбила насильника-бандита и становится его сообщницей. Вот это и есть романтизм. Без романтики не получается вообще ничего. Без романтики писать ничего вообще нельзя.
Е.П.:И я, отвечая на твой концептуальный вопрос, твердо заявляю: романтический писатель Василий Павлович Аксенов и в жизни был романтиком. Тому есть множество примеров. Ну вот, например, едем мы втроем в Крым после жуткой зимы 1978/1979. Мы с Ерофеем все время предаемся различному выпиванию и беседам на довольно, я бы сказал, скользкие и грязные темы, употребляя полный букет ненормативной лексики. Василий нас слушал, слушал, ведя машину, а потом и говорит: «Вы что лаетесь, как пэтэушники? Фразы у вас нет без мата!» И это он, которого обвиняли в обильном использовании в тексте нецензурных слов и шоковых ситуаций. Сильно он тогда, помню, раздражился! А потому, что его и в описании сексуальных отношений всегда интересовала «прекрасная тайна товарища», а не разнузданность и мерзость. И все его романтические приключения, в том числе и любовные, во-первых, занимали огромное место в его жизни, ты прав, а во-вторых, были в большой степени движителем его творчества. Он и в чужих романтических историях с заинтересованностью принимал участие, в романтических историях товарищей. Его радовала даже чужая любовь. Какое потрясающее описание чужой любви в «Поисках жанра»! Эта тетка-попутчица, которая выглядит старше своего возраста лет на десять, старухой выглядит, отчего щемит сердце и у автора, и у читателя. И ведь едет она, заметь, тоже к любимому романтику, который на каком-то там земснаряде спивается. Жалко всех!
А.К.:Вот доказательство того, о чем мы говорим, — романтизации реальной действительности. Ведь одна из причин того, что она к своему машинисту земснаряда так стремится, — это его уникальное сексуальное качество. Странность в том, что к концу недельного запоя в нем вдруг возникает некая такая сексуальная тяга. Причем не тяга как желание, а тяга как у паровоза. И вот, казалось бы, весь этот эпизод только про траханье, причем в советской повести, которая по определению своему должна быть чужда эротике. А присмотришься — нет, не только про траханье…
Е.П.:Тяга. Это интересно. И, кстати, совпадает с однокоренным глаголом тянуть, ранее обозначавшим половой акт. До появления слова «трахаться».
А.К.:Совершенно верно. Но Аксенов тут же романтизирует эту весьма скабрезную ситуацию, и у тебя, как ты выражаешься, «сердце щемит». Но я еще раз говорю: сейчас про этотолько ленивый не пишет. Возьми книги многих модных современных авторов — никакой романтики. Исключительно механический, грязный или отчаянный трах. Даже не порнуха или физиология, а сплошная тоска. Так же тоскливо, как быт, они и секс изображают.
Е.П.:Ну вот, опять мы в литературу скатились.
А.К.:Невозможно про писателя говорить отдельно от его литературы. Даже как быотдельно.
Е.П.:Как ты думаешь, на основании всех этих наших рассуждений можно умозаключить, что в современной литературе веселье исчезло, эти вот элементы того веселья, которое еще от скоморохов?
А.К.:Ну, можешь называть эту энергиювесельем.
Е.П.:Потому что, извини, но я опять же думаю что такой веселой энергией, кроме Василия Павловича Аксенова, редко кто обладал. Ну, может быть, Владимир Семенович Высоцкий да Василий Макарович Шукшин.
А.К.:Пожалуй.
Е.П.:У Шукшина один из лучших его рассказов «Сураз» про это. И почти в каждом рассказе у него изображены эдакие различные дамочки-розанчики. Интересно, что Василий Макарович куда более критично, чем Аксенов, относился к дамскому полу, создав целую галерею законченных стопроцентных советских стерв, среди которых самая безвинная — злобная продавщица в рассказе «Сапожки», которая неизвестно почему вдруг возненавидела деревенского мужика-покупателя.
А.К.:Тому есть объяснение. Василий Палыч от кого родом? От троцкистской литераторши и от весьма образовавшегося, хоть и деревенского партработника. Он родом пускай из лагерной, но городской интеллигенции, наш Василий Павлович. А наш Василий Макарович — из мужиков, из простых, хоть и был после армии директором сельской школы.
Е.П.:Из простых?
А.К.:Из простых. И наблюдал он простых людей. Уж не сравнить их с тем хоть и пьяным, но бомондом, который так любил изображать Василий Павлович. А простые люди к этому, которое про это, всегда проще относятся.