Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие
Шрифт:
— Смежная была специальность. Я вешал декорации в театре. Вскоре стал выходить на сцену в массовке и говорил слова, например: «Ура!» Потом слов стало больше, я втянулся и перестал вешать декорации. И уже как бы решил: кривляться — оно полегче, чем вешать декорации. И стал пробовать поступить в театральный институт. Поступал я и в Питере, и в Москве…»
В результате в 1990 году Константин Хабенский поступил в Ленинградский Государственный институт театра, музыки и кино на актерский факультет, к одному из лучших театральных педагогов Северной столицы Вениамину Фильштинскому.
На
Хабенскому было восемнадцать, когда он читал своим экзаменаторам Гумилева. Умирал огромный Советский Союз, судороги, агония страны проецировались на становление молодого поколения. Перед ним открывался новый мир, чужой, с иными критериями, иной нравственной опорой. Параллельно погибала культура, разрушенная тупыми вандалами. Молодые всегда на все это активно реагируют, приобщаясь к новым векторам.
В театральных исканиях, ролях Хабенского это даст знать о себе достаточно скоро, когда он сыграет заглавную роль в «Калигуле», сыграет в «Войцеке», сыграет Эстрагона в пьесе Беккета «В ожидании Годо».
В кино же складывалась ситуация знакомая и узнаваемая для начинающего артиста. И характерная для кинематографа первой половины 90-х годов прошлого века.
Хабенского приглашали на эпизоды. Правда, был среди них, по метражу очень скромный, но памятный в картине «Хрусталев, машину!» Алексея Германа-старшего. В этом фильме Константин снимался с сокурсниками, своими друзьями Михаилом Пореченковым и Михаилом Трухиным. Этот ансамбль-трио существует по сей день, теперь уже на сцене МХТ имени Чехова.
В 2010 году Хабенского, уже обретшего огромную известность, спросили, верит ли он в чудеса? Ответ был неожиданным и очень интересным: «То, как я попал в картину к Герману-старшему, похоже на нечто волшебное, фантастическое. Тогда все как-то удивительно сошлось. У нас был выпускной спектакль. Играли я, Миша Трухин, Миша Пореченков. Председателем экзаменационной комиссии был Герман. Он посмотрел наш спектакль. Потом мы сидели, смотрели телевизор. Как раз выступал Герман, что-то рассказывал, и Миша Трухин сказал: «Вот у кого надо сниматься». А уже на следующий день — звонок от ассистенток Германа. Герман для нас придумал рольки. Неделю мы репетировали, потом снимали. Это была фантастика. Мы, открыв рот, смотрели, как Герман все это лепит… это было искусство».
Хабенский и Пореченков не раз вместе снимались в кино. Вместе они работают с завидным постоянством.
«У меня замечательные друзья, — говорит Хабенский. — Все мы из театральной сферы и не даем друг другу успокоиться, почувствовать себя кинозвездами. Поэтому периодически друг друга «опускаем» на землю, объясняем иногда с помощью нецензурных выражений, что ты-де значишь на самом деле и еще — что «все преходяще, но музыка вечна…»
— В вашем с Пореченковым тандеме есть лидер? — спросил интервьюер Хабенского.
— В велоспорте, если ты едешь первым, это не значит, что ты лидер, а значит то, что ты изматываешь противника, а потом уступишь место партнеру, который должен рвануть вперед до финиша. А мы с ним не на велосипедах едем. На самом деле мы сидим с ним в одном самолете.
В «Калигуле» Хабенский играл вместе с Пореченковым, занятым в роли Геликона. После этого спектакля питерские критики заговорили о Хабенском как об одном из самых многообещающих петербургских актеров нового поколения. Некоторые критики называли его «питерским Меньшиковым», вспоминая о блистательном исполнении этой роли московским премьером.
Интересен комментарий Хабенского в связи с этим: «Может быть, сравнивают по спектаклю «Калигула». Олег тоже играл в «Калигуле». Правда, у другого режиссера, в другом театре и в другое время. Мы пересеклись в одной роли. Что тут сравнивать?..
Работа была с очень тяжелым материалом. У Камю такая глыба философии, смысла, что во время репетиций два или три раза я был готов просто уйти из театра. Но обошлось. Видимо, мне просто интересно преодолевать себя».
«В другое время» — эти слова актера во многом дают ключ к исканиям Хабенского.
За десять лет, разделяющих две постановки «Калигулы», в России резко изменилась общественная ситуация, сами исторические условия. Хабенский не мог не предложить свою трактовку — живой театр не может существовать иначе.
Забегаю вперед. В 2009 году Константин Хабенский в рамках фестиваля «Святая Анна» выступил перед молодыми кинематографистами, представив «Калигулу» в концертном исполнении. С точно продуманной интонацией, учитывая жанровые рамки нового спектакля, Хабенский прочел пьесу, как бы представляя монстра-императора в окружении остальных персонажей — протагонист и хор в исполнении одного актера. При этом остальные персонажи не обрамление: у каждого своя миссия. Кто-то рабски угождает, кто-то объят страхом, кто-то смирился с тем, что он обречен. Протестует только Геликон — протестует по-своему, отступая от Калигулы, который еще недавно был его другом, которого он любил, оберегал и на первых порах, кажется, понимал.
Но слишком велика тоска Геликона о том времени, о невозможности любить этого мальчика, живущего гибельными страстями, не позволяющими Геликону, как прежде, существовать рядом с императором. Горечь, ностальгия по прошлому понятны и Калигуле, но он уже не способен вернуться к навсегда утраченному. Оттого не прощает он Геликона — не прощая самого себя.
Не знаю, было ли так задумано или некий приказ подсознания, актерской интуиции подсказал актеру, в данном случае и Геликону в его решении, что в мрачном хороводе, пляшущем вокруг императора, самым яркий дуэт — это Калигула — Геликон. Тот, кто убил свою душу, должен был убить того, кто душу сохранил…