Актуальные проблемы современной русской литературы: Постмодернизм
Шрифт:
Герой рассказа Рубахин навсегда остается в плену у гор, красоту которых он воспринимает инстинктивно, на глубинном генетическом уровне, тогда как на внешнем уровне сознания как уроженец степей их ненавидит: «И что здесь такого особенного! Горы?… проговорил он вслух с озлобленностью не на кого-то, а на себя. Что интересного в стылой солдатской казарме — да и что интересного в самих горах? — думал он с досадой. Он хотел добавить: мол, уж который год! И вместо этого сказал: «Уже который век…» — словно бы проговорился, слова выпрыгнули из тени, и удивленный солдат додумывал эту тихую, залежавшуюся в глубине сознания мысль.
Черные замшелые ущелья. Бедные грязноватые домишки горцев, слепившиеся, как птичьи гнезда. Но все-таки
Маканина всегда интересовали человеческие отношения, глубинные, часто неуловимые, иногда мистические, не выраженные материально, реально тонкие связи, существующие между людьми (рассказы сб. «Отставший»: «Ключарев и Алимушкин», «Антилидер» и др.).
62
Маканин В. Кавказский пленный // Новый мир. 1995. № 4. С. 19.
Переход от красоты природы к красоте человека совершается через взрыв чувственности, которая обнаруживается в странном, нестандартном, непонятном на внешнем уровне сознания восприятии Рубахиным красоты пленного юноши-боевика (некоего современного варианта Мцыри). Красота эта поразила Рубахина в самое сердце: «Длинные до плеч темные волосы. Тонкие черты лица. Нежная кожа. Складка губ. Карие глаза заставляли задержаться на них — большие вразлет и чуть враскос», «удивительная красота неподвижного взгляда», «чувствовать свою красоту ему было так же естественно, как дышать воздухом» [63] .
63
Там же. С. 15.
Определенную ясность в эту нестандартную ситуацию вносит реплика солдата Ходжаева: «Два-три-пять человек на такого выменяешь. Таких, как девушку, любят». — Рубахин хмыкнул. Он вдруг догадался, что его беспокоило в пленном боевике — юноша был очень красив» [64] .
Красота, в концепции В. Маканина, может стать той силой, которая способна преобразить мир, разрушить все преграды: национальные, социально-политические, расово-биологические, культурные, этические, религиозные; лишь она способна объединить людей, прекратить войну всех против всех, спасти мир от ужаса взаимоуничтожения.
64
Там же. С. 16.
То чувство, которое Рубахин испытывает к юноше (то, что сейчас обозначается как нестандартная сексуальная ориентация), не квалифицируется писателем как «гомосексуальный зов плоти». Контакт между героями обозначен очень тонко, органично, как надежда на возможность понимания, которой лишено человеческое сообщество на всех уровнях, ликвидация главного зла, как писал Л. Толстой, разобщения людей. Ухаживания Рубахина за пленным юношей трогательны и нежны: отдал ему свои шерстяные носки (так как до этого разбил тому прикладом автомата ногу, когда не смог достать в броске убегающего); «заварил чай в стакане, бросил сахар, помешал ложечкой» (и это врагу, едва остыв от горячки скоротечного боя).
В обозначении психологического состояния героя, который сам не понимает, что с ним происходит: «ток податливого и призывного тепла», «ток чувственности», «заряд тепла и неожиданной нежности», «заволновался», «смущен наметившимися отношениями» и т. д.; сама лексика: ток, заряд, чувственность —
Но это мгновение понимания (читай — любви) разрушается, уничтожается, когда Рубахин задушил пленного, который своим криком мог выдать их местоположение во время боевой операции: «… Н-ны, — что-то хотел сказать пленный юноша, но не успел. Тело его рванулось, ноги напряглись, однако под ногами уже не было опоры. Рубахин оторвал его от земли, держал в объятиях, не давал коснуться ногами ни чутких кустов, ни камней, что покатились бы с шумом. Той рукой, что обнимала, Рубахин блокировал горло. Сдавил: красота не успела спасти. Несколько конвульсий — и только» [65] . Вместо любовных объятий — объятие смерти. И как итог разрушения этой гармонии — выходящая уже за рамки рассказа последующая национальная и человеческая катастрофа.
65
Маканин В. Кавказский пленный // Новый мир. 1995. № 4. С. 17.
Что осталось в душе русского человека, соприкоснувшегося с красотой, тайной, загадкой Кавказа, чужой жизнью, обычаями, традициями, всем, что составляет культуру нации в целом, и конкретной загадкой чужой души? Удивление, досада, озлобленность, раздражение, невнятица в мыслях, смущение, непонимание того, что произошло. Как злой ребенок ломает красивую игрушку, так и Рубахин убивает, уничтожает красоту, которая не может ему принадлежать, не может быть им понята в силу неразвитости его сознания, души.
Маканинский рассказ «Кавказский пленный», таким образом, становится явлением литературы переходного времени, в нем обозначено кризисное состояние мира и человеческой души, выход из кризиса возможен в идеале, но в действительности неосуществим.
Таким образом, литература постмодернистского звучания, опираясь на существующую литературную традицию, творческий опыт писателей предшествующих этапов развития культуры, тем не менее создает самодостаточную художественную реальность.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
М. Липовецкий, подчеркивая глобальность притязаний русского постмодернизма на идейно-художественное господство, пишет о том, что постмодернизм не претендует на роль еще одного течения в плюралистическом ландшафте, а настаивает на своем доминировании во всей культуре [66] .
Действительно, постмодернистская эстетика проецируется на различные явления современной культурной жизни, характеризуется многообразием форм.
Попытки подвести итог постмодернистского этапа в современной русской литературе предпринимаются многими исследователями, но изучение этого феномена тем не менее не закончено. Сама природа этой уже сложившейся, но еще не разрушившейся художественной системы заключает перспективу дальнейшего развития.
66
Липовецкий М. Специфика русского постмодернизма // Знамя. 1995. №8. С. 193.