Аквалон
Шрифт:
– Тогда я не видела Гвалту, – возразила девушка. – Не знала, какая она, что здесь эти джунгли, горы… Где искать его? Если даже он жив, если другие серапцы кормят его… сколько времени займут поиски? Год? Больше? Нет, про это надо забыть.
Смолик кивнул.
– Решение вернуть Диша было продиктовано совестью, не умом. Совесть – плохой товарищ, она толкает на необдуманные поступки. Расчетливый эгоизм – вот истинный друг человека.
Наблюдатель из первой лодки что-то выкрикнул, и на носу Тео Смолик вскочил, глядя вправо; остальные, не прекращая грести, также уставились в ту сторону. Арлея выставила голову из-под тента. Неподалеку от реки над кронами прибрежных деревьев виднелась острая вершина холма. Там стояла фигура, очень напоминающая человеческую и все же чем-то
– Серапец, – произнес Тео.
В этот миг Арлея моргнула, и когда глаза ее вновь раскрылись, фигуры на холме уже не было. Один из матросов выругался и удивленно сказал соседу:
– Видал? Исчез, гад!
– Поворот! – донеслось спереди.
Облачный поток круто загибался влево, минуя низкий широкий холм. Три склона были пологими, но со стороны реки тянулся отвесный земляной скос. Узкая, полутемная и сырая низина между ним и берегом заросла деревьями и кустами. От нее далеко в реку вдавалась изогнутая крюком песчаная коса, хорошо различимая между облачными перекатами.
– Осторожно! – прокричал Смолик и, поразмыслив, добавил: – Эй, поближе давайте, чтобы я перепрыгнул!
Двое матросов схватились за веревку и стали подтягивать вторую лодку, пока капитан, положив горлянку на дно, не перескочил с носа на корму.
– Плывите точно за нами, – велел он тем гребцам, что остались с Арлеей.
Выпрямившись на носу передней лодки, Тео стал отдавать приказы морякам и сидящему позади рулевому, помогая провести лодку мимо отмели. На повороте течение эфира стало куда сильнее; послышалось шипение, какое всегда звучит в местах облачных стремнин. В воздухе повисла белесая дымка. Передняя лодка повернула, быстро огибая косу, сидящие слева гребцы по команде Смолика приподняли весла. А затем большой камень свалился на голову одного из матросов и размозжил ему затылок.
Вопли зазвучали со всех сторон. Арлея заметила фигуру на вершине нависшего над речкой холма; вынырнув из зарослей у склона, серапцы бежали по косе, поднимая тучу пуховых хлопьев. Девушка отпрянула в глубь тента, упав на колени, развернула холстину, где лежали два длинноствольных огнестрела и пистолеты. Схватив один и мельком успев порадоваться своей предусмотрительности – на всякий случай она зарядила их еще утром, – бросилась наружу.
Бегущие по косе серапцы добрались до первой лодки. Полуголые люди в лохмотьях двигались слишком быстро, чтобы Арлея могла разобрать подробности. Она увидела лишь, как трое прыгают на низкий борт и как матрос сшибает одного ударом весла, услышала грохот огнестрела, крик… Затем первая лодка перевернулась в шаге от косы, там, где глубина была по пояс.
Но за мгновение до этого Тео Смолик, очутившийся каким-то образом на корме, длинным прыжком перемахнул на нос второй лодки.
Он упал, вскочил, вопя гребцам:
– Левее! Левее, не то столкнемся!
Первая лодка качалась днищем кверху. Вокруг нее облака окрасились красным, среди перекатов мелькали руки и головы. Арлея стояла посреди палубы, широко расставив ноги, сжимая пистолет обеими руками, водила стволом из стороны в сторону, не зная, куда стрелять. Тео Смолик нырнул мимо нее под тент. Сзади донеслись вопли, она оглянулась – со склона на третью посудину спрыгнули несколько женских фигур. Смолик выбрался на корму с двумя пистолетами в руках и сразу выстрелил. В этот миг лодка ткнулась носом в косу. Арлея полетела на спину между лавками, на которых сидели гребцы. Большинство из них уже молотили веслами по головам женщин, прыгающих в облаках вокруг бортов.
Когда она вновь встала на ноги, все было почти кончено. Задняя лодка также перевернулась и теперь, повинуясь течению, быстро плыла мимо косы, к которой спешили трое успевших соскочить в речку и таким образом спасшихся матросов. В облаках рядом не осталось ни одной живой дикарки, на вершине холма тоже теперь никого видно не было. Тео Смолик, криво улыбаясь, вылез из-под тента, шагнул к Арлее и сказал:
– Надо было держать наготове шашки.
Лодка сильно покачнулась, когда рядом вынырнула высокая женщина. Дикарка буквально взлетела, так что в эфире остались лишь ступни, обеими руками схватила капитана за поясницу и упала обратно, потянув его за собой. Арлея вскрикнула от неожиданности, увидев изумленное лицо Смолика, подалась к нему – но он, перекувыркнувшись через борт, уже исчез в облаках.
Глава 16
На теле у дикаря росли ногти. Будто швы на одежде, они двумя линиями тянулись от запястий вдоль локтей, по плечам и заканчивались под ушами. Безкуни был жирным, лоснящимся, в лапах сжимал дубинку, утыканную острыми каменными осколками.
Опустившись на колени, он сунулся в низкое квадратное отверстие, что открылось позади отъехавшего в сторону участка каменной стены, и уставился на Тулагу ржавыми глазами. Из-за расползшейся туши, загородившей почти весь проем, выглянули несколько уродливых юных лиц. Жирный казался самым старшим из них, он, пожалуй, достиг уже двадцатилетнего возраста, хотя определить точно было невозможно. Безкуни угрожающе забормотал, глухо заворчал, вытягивая перед собой дубинку, попытался влезть в пещеру… Мельком увидев, что жгут, соединивший световой клубок внутри тумбы и паунога, почти угас, Гана вскочил и бросился вперед. Он вонзил стеклянное лезвие в рыхлую грудь, сразу же выдернул, прыгнув в сторону, обеими руками крепко обхватил тварь и сдернул ее с тумбы.
И ощутил, что существо теперь вообще ничего не весит, будто состоит из эфирного пуха. Безкуни упал в квадратном люке, хрипя, цепляясь боками за каменные края и пытаясь отползти назад, в то время как остальные, спеша проникнуть в пещеру, толкали его вперед. Обняв паунога, Гана побежал прочь.
Провал ожил: вдоль склонов по желейным трубам и каменным выступам передвигались фигуры детей и подростков, кто-то сидел, свесив ноги, кто-то поднимался или спускался… все вокруг кишело безкуни. Зазвучали голоса, темные лица повернулись к нему. Эхо подхватило слова, смешало их в многоголосую сумятицу, лишенную и намека на осмысленность. Сзади донесся топот ног – преследователи наконец смогли выпихнуть жирного из двери и помчались за Ганой. Но он уже достиг круглой площадки, не останавливаясь, пересек ее, вскочил на каменный бордюр и, как охотник за серапионами – лозоплавку, швырнул паунога перед собой, после чего, прыгнув следом, упал животом на мягкое округлое тело, закачавшееся в воздухе.
Поначалу прикосновение мокрых стенок полости и бородавок, что усеивали их, казалось неприятным, но Гана, не отличавшийся брезгливостью, быстро привык. Управлять пауногом было не сложнее, чем малым одномачтовым эфиропланом. В зависимости от того, какой бородавки он касался, как нажимал на нее или вращал, существо начинало взлетать или опускаться, с различной скоростью двигаться влево, вправо, вперед или назад. Всем этим заведовали наросты в левой полости, а правая предназначалась для того, чтобы двигать конечностями, но с этим Гана справиться пока не мог. Под правой рукой мягких выступов разных форм и размеров оказалось куда больше; скорее всего, Лан Алоа посвятил многие дни тому, чтобы научиться управлять конечностями паунога, ловить и умерщвлять с его помощью рабов.
Впрочем, сейчас это было и не нужно. Тварь опускалась, безкуни остались вверху, а заполняющая дно провала световая масса постепенно приобретала более четкие очертания – в той мере, в какой они вообще могут быть присущи свету.
Гане доводилось видеть так называемый мягкий гриб, при помощи которого хозяйки делали хорошо утоляющий жажду кисловатый напиток. В большой горшок наливали воду, бросали туда хлебную мякоть, несколько проросших зерен определенных растений и, главное, – зародыш этикеня. Под действием добавленных в воду компонентов полип изменялся и вырастал не таким, как в ямах-отстойниках для облаков, а в виде рыхлого сгустка сложной формы, лежащего на дне сосуда или прилипшего к его стенке. Гриб представлял собой рыжеватую субстанцию с небольшой темной сердцевиной. Слишком разреженный, чтобы быть по-настоящему плотным, и все же не совсем жидкий – этакое твердомягкое тело. По краям оно становилось газообразным, волновалось ленивыми завихрениями и полотнищами, состоящими из крапинок, мельчайших хлопьев, которые постепенно смешивались с водой, насыщая ее своим цветом и превращая в собственно напиток. Мягкий гриб, таким образом, не имел четких границ, пребывая с окружающей средой во взаимоотношениях более близких, более интимно-проникающих, чем тело человека, камень или железо.