Аквитанская львица
Шрифт:
Король, едва приблизившись, сразу оценил врага — это был ловкий и легкий гигант. Загорелый и подвижный. Смуглость его лица оттеняла белая одежда. Черные глаза дамасца смеялись, белые зубы сверкали.
— Да покарает Аллах неверных! — выкрикнул сарацин на своем языке.
Его широкий ятаган перелетал из одной руки в другую, и глаза воина даже не следили за этим перелетом. Было видно, что в бою он владеет обеими руками одинаково хорошо, а его ятаган казался хлестким продолжением его собственной руки. Да и лошадь под ним вертелась как волчок! Но вот доспехов у него было немного — стальная пластина на груди да такая же на спине и плечах. Маленький круглый туркменский щит да шишак со шпилем на
— Восславлю же Господа нашего Иисуса Христа! — самому себе сказал Конрад. И с вызовом бросил противнику. — И да покарает Он тебя, чертово отродье! Последовав примеру врага, император подкинул и провернул в руке свой страшный меч, сейчас, в кисти рыцаря, походивший на лопасть мельничного крыла. — Что б ты сдох, поганый выродок!
Сарацин не выдержал и первым пустил коня на Конрада Гогенштауфена. Они сшиблись, но каким бы крепким ни был мусульманский воин, он точно мячик отлетел от тяжеловооруженного противника, успев два раза нанести удар ятаганом, — и каждый из ударов немецкий король отбил щитом, но сам ударить не успел. Не нашел времени даже замахнуться! Во второй раз они пустили своих коней друг на друга одновременно — и вновь сшиблись. Конрад ощутил скользящий удар по плечу, но прочная кольчуга и наплечники спасли его. На этот раз он успел ударить, но мусульманину повезло — он отразил не прямой удар, который мог бы оказаться роковым, но сшиб полет меча своим круглым щитом.
Витязи вновь разъехались. Они легко могли бы поразить коней друг друга, но это был рыцарский поединок. Пора было рубиться по-настоящему — схватиться и не расцепляться до тех пор, пока один не упадет на землю.
И они схватились. Молнией летал меч сарацина и бил по противнику, но недаром император Конрад был одним из лучших европейских воинов. И немецкий щит его, не в пример туркменскому, был длинным и мощным. Но нужно было иметь очень сильную руку, чтобы отмахиваться этим щитом, поспевая за ятаганом противника. Но и мусульманин, каким бы ловким он ни был, являлся всего лишь человеком, а не дьяволом, и ему нужно было всякий раз замахнуться, прежде чем ударить. Сарацина злила неуязвимость европейца — и одним из ударов, первоначально нацелившись на голову Конрада и тем, обманув противника, он располосовал немцу бедро. Если бы не кольчуга, прикрывавшая ляжки рыцаря, сделал бы он короля колченогим — это уж точно, а так лишь рассек стальные кольца и пустил кровь. Конраду нужно было одно — улучить момент для точного удара, но этот момент никак не представлялся. Едва немецкий король замахивался страшным оружием, как сарацин на легком коне, которым он управлял так, точно тот был его частью, уходил в сторону. А потом набрасывался вновь — и густыми снопами искры летели из германского щита. Да и кольчуга императора уже была рассечена в нескольких местах, и жгло рассеченную под стеганым исполосованным пурпуэном кожу.
А оба войска, затаив дыхание, следили за бойцами. Многие немцы из свиты короля то и дело пытались броситься на помощь своему императору, но не решались. Это был поединок, и король сам вызвался принять в нем участие.
Вряд ли бы он захотел сейчас помощи!
И все же Конраду Гогенштауфену удалось улучить момент для удара — сарацин неосмотрительно поднял коня на дыбы рядом с противником, а тот в это мгновение, злой, как покусанный ловким волком медведь, и сам поворачивал коня к своему неуязвимому врагу.
Для удара Конрада — на пару секунд! — неожиданно открылась спина виртуоза, мастера ятагана, витязя ал Багури…
То, что увидели издалека франки и немцы, поразило их. Ловкий противник Конрада неожиданно раздвоился — верхняя часть сарацина отделилась от нижней и упала, как падает со стола кубок с вином.
А
Конрад ударил плоскостью меча по крупу коня своего врага, и жеребец метнулся в сторону застывших сарацин. Королевский меч, найдя самое незащищенное место — талию противника, только что расчленил надвое славного витязя ал Багури. Это был смертоносный удар палача! Конь с окровавленным обрубком несся в сторону Дамаска, а тяжеловооруженная конница немцев и франков уже приближалась железным потоком к императору-победителю.
Страшноватая и веселая одновременно картина открылась рыцарям — верхняя часть витязя, распростерши руки, лежала в песке. Сколько же требухи вылезло из нее! Точно в колбасном цеху, где полосуют свиней, расползались кишки, вывалилась краем печень, а с ней и легкие. А сколько крови вышло в горячий песок, который пожирал ее! Ощерился рот расчлененного надвое сарацина. Пустые глаза, еще недавно так зло блестевшие, мертво смотрели в жаркое небо Азии и в редкие, проплывающие над столицей Дамасского царства облака.
Императора окружили плотным кольцом.
— Славная битва! — вырвалось у подлетевшего на боевом коне Людовика. — И каков удар, император! Я восхищен! — Он, как и все другие, с улыбкой рассматривал обрубок человека. — Скотобойня, да и только!
— Славный меч и славная битва! — согласился Конрад. Он был доволен боем, да и кто бы на его месте остался разочарован? — Эй! — бросил он своим оруженосцам, — поднимите этот ятаган, он достался мне в честном бою!
С двуручного меча императора Конрада тоже капала кровь и уходила в песок. Только тут заметили, что император ранен, и засуетились вокруг него, но он все еще не хотел покидать место битвы и смотрел в пустое лицо ополовиненного мертвого врага.
Большинство франков и немцев, потоком пролетевшие мимо императора и обогнувшие его и свиту, пустились преследовать сарацин и быстро загнали их в город.
Те более не помышляли о битве в открытом поле. Но первый этап битвы за Дамаск оказался куда более сложным, чем предполагали европейские вожди, — в зеленых пригородных садах полегло немало крестоносцев! И все же победа христианского оружия вдохнула надежду в сердце франков и немцев, и все грезили скорым поражением противника.
Дамаск был немедленно окружен с одной стороны. Теперь, утолив жажду из реки Барради, наравне с родниками питавшей город, и вдоволь отведав плодов, надо было, не теряя времени, приступать к штурму города.
Немедленно разбили шатер и, расставив походные табуреты вокруг стола, созвали военный совет. А чтобы он протекал в более приятной атмосфере, принесли вина и фруктов. Полководцы не разоблачились — все оставались в кольчужных панцирях, разве что сняли шлемы, кто-то стянул с головы кольчужный капюшон. Дело-то было на мази! Откинув плащи, государи-рыцари уселись на табуреты, с удовольствием опорожнили кубки и заговорили. Но, заговорив, неожиданно осознали, что между ними нет взаимопонимания. Потому как тут же встал вопрос, который по странной случайности не успели обсудить прежде: а кому, в сущности, будет принадлежать Дамаск?
— Я выставил две трети войска, благородные сеньоры, и думаю, что имею право претендовать на город, — сказал юный король Балдуин.
Он и прежде не сомневался, что Дамаск раздвинет границы его королевства. Но оказалось так, что благородные сеньоры, почуяв близкую добычу, решили иначе.
— Но меня не устраивает только роль полководца, — возразил Конрад Гогенштауфен. — Я потерял почти всю армию, но это не значит, что я сражаюсь из-за одной лишь ненависти к мусульманам!