Алая буква (сборник)
Шрифт:
– Ты обезумел, Мол! – надменно воскликнул мистер Пинчеон, теперь, наконец, позволив ярости смешаться с гордостью. – Какое отношение моя дочь может иметь к подобным делам?
Поистине, это новое требование плотника поразило владельца Дома с Семью Шпилями куда сильнее спокойного предложения отдать свой дом. В первом требовании был хотя бы приемлемый мотив, последнее же не обладало ничем подобным. И все же Мэттью Мол упорно настаивал на том, чтобы позвать юную леди, и даже дал понять ее отцу таинственным намеком, что получить верные сведения о документе можно только посредством такого чистого ума, каким обладала прекрасная Эллис.
Не станем подробно рассказывать здесь о колебаниях мистера Пинчеона, была ли их причиной совесть, гордость или отцовская любовь. Некоторое время спустя он все же приказал позвать к нему дочь. Он прекрасно знал, что она находится в своей комнате и не занята ничем, чего нельзя было отложить, поскольку с тех пор, как прозвучало имя Эллис, ее отец и плотник слышали чудесные и печальные мелодии клавикорда, аккомпанирующего ее голосу.
Итак, позвали Эллис Пинчеон, и она явилась. Портрет этой юной леди, написанный венецианским художником и оставленный ее отцом в Англии, по слухам, попал в руки нынешнего герцога Девоншира и ныне хранился в Чатсуорте [51] – не по причине знакомства с оригиналом, но благодаря ценности его как художественного произведения и выдающейся красоте, воплощенной в нем. Если когда-то и рождалась леди, столь отстраненная от грубого мира холодным величием, то это была Эллис Пинчеон. И все же в ней присутствовали женственные черты, нежность или как минимум способность к нежным чувствам. За это искупительное качество любой человек щедрой натуры готов был простить ей всю гордость и смириться, лечь под ноги, чтобы Эллис ступила своей изящной ножкой на предложенное ей сердце. Взамен он желал бы лишь одного: признания, что он – мужчина, такой же человек, как она, созданный из тех же материалов.
51
Один из самых пышных «домов-сокровищниц» Англии. (Примеч. пер.)
Когда Элис вошла в комнату, она увидела в ее центре плотника, одетого в зеленую шерстяную куртку, пару свободных бриджей до колен, с длинным карманом для рулетки, которую он носил у пояса как знак своей принадлежности к ремеслу, подобно тому, как мистер Пинчеон носил при парадном одеянии свой меч, демонстрируя принадлежность к аристократии. Лицо Эллис Пинчеон просветлело от восхищения, которое она даже не пыталась скрыть, – восхищения изумительной привлекательностью, силой и энергией Мола. Но этого восхищенного взгляда (которым большинство иных мужчин наверняка дорожили бы до конца своих дней) плотник не понял и не простил ей. Должно быть, сам дьявол спутал его мысли.
«Эта девушка видит во мне грубого зверя? – подумал он, стиснув зубы. – Что ж, я докажу ей, что у меня душа человека, и тем хуже для нее, если эта душа окажется сильнее ее собственной!»
– Отец, вы посылали за мной, – сказала Эллис своим мелодичным глубоким голосом. – Но если у вас дела с этим молодым человеком, прошу вас вновь отпустить меня. Вы знаете, я не люблю эту комнату, несмотря на все ваши попытки сменить ее обстановку, призвав милые моему сердцу воспоминания.
– Прошу уделить нам минутку, юная леди! – сказал Мэттью Мол. – Мое дело с вашим отцом закончено. Теперь у меня дело к вам.
Эллис взглянула на отца с удивлением.
– Да, Эллис. – Мистер Пинчеон был немного встревожен и сбит с толку. – Этот молодой человек – его зовут Мэттью Мол – заявляет, насколько я его понимаю, что может с твоей помощью обнаружить определенную бумагу или пергамент, потерянный задолго до твоего рождения. Важность этого документа не позволяет мне отказаться от всех возможных и невозможных методов его получения. А потому ты крайне обяжешь меня, дорогая Эллис, ответив на его вопросы и подчинившись обоснованным и достойным требованиям, поскольку они должны выявить указанный предмет. Я останусь в комнате, чтобы предотвратить любое грубое поведение со стороны молодого человека, и ты по первому же желанию вольна прервать это расследование, если его можно так назвать.
– Госпожа Эллис Пинчеон, – отметил Мэттью Мол предельно уважительно, но все же с плохо скрытым сарказмом во взгляде и голосе, – без сомнения, будет в безопасности в присутствии своего отца и под его надежной защитой.
– Я совершенно ничего не опасаюсь в присутствии моего отца, – сказала Эллис с девичьей гордостью. – И не считаю, что леди, если она истинная леди, может бояться кого-либо при любых обстоятельствах!
Бедная Эллис! Что за несчастное побуждение заставило ее бросить вызов силе, которую она не могла оценить?
– Тогда, госпожа Эллис, – сказал Мэттью Мол, придвигая ей стул жестом, довольно грациозным для плотника, – не соблаговолите ли сесть и не окажете ли услугу (превосходящую все ожидания бедного плотника), взглянув мне прямо в глаза!
Эллис подчинилась. Она была очень горда. Отбросив все преимущества своего ранга, девушка все же сознавала свою силу – сочетание красоты, высокой незапятнанной чистоты и защищавшую ее женственность, – которая была необорима без внутреннего предательства своей сути. Она инстинктивно знала, что некая мрачная или злобная воля стремится нарушить ее защиту, и все же согласилась на эту битву. Эллис поставила женскую силу против мужской, а подобные схватки не всегда бывают равны.
Ее отец в это время отвернулся и, похоже полностью ушел в созерцание написанного Клодом ландшафта, где тени и солнце столь изощренно переплетались в кронах древнего леса, что вполне могли зачаровать воображение и заставить человека потеряться в глубине полотна. Но, по правде говоря, в тот миг картина занимала его не больше голой стены, на которой висела. В его памяти всплыло множество странных историй, которые он слышал о таинственных сверхъестественных силах Молов, которые проявлялись и присутствующем здесь плотнике, и в его предках. Мистер Пинчеон долго жил за границей, он был знаком с мудрецами различного толка, в том числе свободными мыслителями крайне практического склада, и почти избавился от мрачных предрассудков пуритан, которых ни один уроженец Новой Англии того времени не мог избежать. Но, с другой стороны, разве не то же общество считало деда этого Мола колдуном? Разве его преступление не было доказано? Разве колдун не заплатил за него жизнью? И разве не завещал он свою ненависть к Пинчеонам своему единственному внуку, который, как казалось, стремился обрести влияние на дочь своего врага? Не это ли влияние когда-то было названо колдовством?
Обернувшись, он заметил в зеркале отражение Мола. Тот стоял в нескольких шагах от Эллис с поднятыми руками, которыми плотник совершал странные движения, словно медленно опуская на девушку невидимую огромную тяжесть.
– Остановись, Мол! – воскликнул мистер Пинчеон, шагнув ближе. – Я запрещаю тебе продолжать!
– Отец, молю вас, не мешайте молодому человеку, – сказала Эллис, не меняя своего положения. – Заверяю вас, его действия совершенно безвредны.
И вновь мистер Пинчеон отвернулся к картине. Его дочь сама решила продолжать эксперимент. Следовательно, с этого момента он не будет ни препятствовать, ни помогать. Разве не ради нее самой он так сильно желал успеха в этом деле? Как только потерянный пергамент вернется к нему, прекрасная Эллис Пинчеон, с богатым приданым, которое он обеспечит, сможет выйти за английского герцога или немецкого принца, а не за юриста или чиновника Новой Англии! И амбициозный отец почти согласился в сердце своем, что для достижения великой цели Мол может призвать хоть дьявола. Чистота Эллис ее защитит.
И в этот миг мистер Пинчеон, разум которого был заполнен воображаемым величием, услышал бессвязное восклицание своей дочери. Звук был слабым и тихим, таким неразборчивым, словно злая воля не позволяла ему оформиться в осмысленную фразу. И все же то был призыв о помощи – его совесть в том не сомневалась, – почти неразличимый ухом, но долгий и отчаянный крик, отразившийся эхом в его сердце! Однако в этот раз отец не стал оборачиваться.
После долгой паузы заговорил Мол.
– Взгляните на свою дочь, – сказал он.