Алая Вуаль
Шрифт:
— Как… как ты? — быстро спрашиваю я, приподнимаясь на локте. От этого движения серебряный нож начинает вращаться, и я с ужасом наблюдаю, как Михаль прослеживает его путь по комнате. — Тебе лучше? Если не возражаешь, на мгновение ты выглядел очень плохо. Но что я говорю? Конечно же, это так. Бабетта, должно быть, нанесла тебе дюжину ножевых ранений…
Но Михаль уже берет себя в руки. Его глаза начинают закрываться, и он изо всех сил пытается вернуть контроль над своими чертами, заставить их снова стать ужасной, непостижимой маской. Как будто я вообще не говорила,
— Ничего страшного, — поспешно говорю я, одергивая рукав на ране. — Мне тоже было не больно. Ты никогда не терял самообладания.
— Прости?
Я слегка отшатываюсь от блеска в его глазах.
— Я сказала, что ты никогда не терял самообладания. Это был комплимент.
— О. Ты хотела сказать это как комплимент. — Он наклоняется вперед, вены на его шее напрягаются. Несмотря на нашу близость, его голос становится таким низким, что я почти не слышу его. — Ты хоть понимаешь, как тебе повезло, Селия? Представляешь, какая ты дура? — Последнее слово он произносит с рычанием, и я испуганно моргаю. — Я мог убить тебя — мог сделать еще хуже, чем убить, — и ты хочешь похвалить мою сдержанность? Думаешь, я никогда не причиню тебе вреда? Я вампир, а ты отдала себя на заклание80, как ягненка. Что, если бы я не остановился? Что, если бы я взял больше, чем ты хотела отдать?
От его тона, от его выражения лица я инстинктивно бросаю взгляд на нож, который теперь лежит совершенно бесполезный у изъеденного молью манекена — не то чтобы он вообще помог. Мой желудок болезненно вздымается от предупреждения Димитрия, от моей собственной безрассудной уверенности в том, что я смогу одолеть вампира, не говоря уже о таком вампире, как Михаль. Ты не захочешь его останавливать, Селия. Ты будешь умолять его забрать все. Последний приятный туман в моих мыслях рассеивается, оставляя меня холодной и униженной на этом грязном чердачном полу. Когда Михаль все еще смотрит на меня с ожиданием, я бормочу:
— Я приняла меры предосторожности.
— Меры предосторожности? — Он резко встает и с небывалой скоростью пересекает комнату, выхватывает нож и впивается в мою ладонь. Когда я не решаюсь взять его — ведь действительно, какая от него польза? — он сжимает мои пальцы вокруг холодной серебряной рукояти и поднимает меня на ноги. — И как тебе помогли эти меры предосторожности?
Я заставляю себя поднять подбородок, чтобы встретиться с ним взглядом.
— Как я уже сказала, ты никогда не терял самообладания.
— Я мог бы…
— Но ты этого не сделал. — Как и прежде, у камина Бабетты, мы стоим лицом к лицу, но Михаль больше не улыбается. Нет, с серебряным ножом, все еще зажатым между нами, он выглядит готовым перекинуть меня через плечо и уплыть обратно в Реквием, где, как я представляю, меня ожидает промозглая камера с крысами. И действительно, его губы оттягиваются назад над зубами в ответ на мое упрямство, а щеки — обычно алебастрово-белые — темнеют от ярости и свежей крови. Моей
Михаль с отвращением отбрасывает мое запястье и отходит к окну, словно желая поскорее от меня отделаться.
— Как мы избежали Les Abysses?
Я подавляю желание огрызнуться.
— Одесса и Дмитрий.
— Они привели нас сюда?
— Да.
— Они попросили тебя исцелить меня?
— Нет. — Свежие звезды вспыхивают в моем видении, когда я трясу головой, когда я засовываю нож в карман с такой силой, что рву ткань. — Они хотели, чтобы ты попил из людей внизу, но я им не позволила.
— Почему?
— Одесса сказала, что ты можешь убить их, — я смотрю на его жесткую спину, не желая чувствовать себя еще глупее, чем я уже чувствую, — а они не заслуживают смерти из-за того, что мы попали в ловушку.
С поразительной быстротой он сжимает простыню в кулаках, его руки напряжены до предела.
— Поэтому, естественно, ты предпочла, чтобы я убил тебя вместо этого.
— Конечно, нет, но…
— Ты действительно чертовски хочешь умереть.
Такт молчания. Затем…
Комната накренилась, когда я бросился к нему, шок смешался с тошнотворным гневом в моем животе. Он просто… он ругался на меня. Никто никогда не ругался на меня, и как он смеет так со мной разговаривать? Я не сделала ничего плохого, кроме того, что спасла его жалкую шкуру. Как он смеет обращаться со мной так, словно я совершил какое-то чудовищное преступление? Хотя я намереваюсь схватить его, чтобы встряхнуть, я шатко раскачиваюсь всего через два шага, и мне приходится ухватиться за ближайший сундук, чтобы сохранить равновесие.
— Прекрати, — резко говорю я. — Если бы не я, ты бы лежал на полу мертвый, так что ты мог бы проявить немного больше благодарности.
— Я не благодарен, — жестко говорит он. — Если ты сделаешь это еще раз, я убью тебя из вредности.
— Это пустая угроза, Михаль Васильев, и мы оба это знаем. А теперь — если ты уже закончил дуться — я буду благодарна, если ты окажешь мне ответную услугу и исцелишь меня. Я знаю, как ты относишься к вампирской крови, но в данных обстоятельствах…
— В сложившихся обстоятельствах ты заслуживаешь большего, чем легкое головокружение. — Он глубоко дышит, словно пытаясь успокоиться, но затем снова ругается, срывая с себя кожаное пальто и бросая его через плечо. Оно приземляется с мокрым шлепком у моих ног. Свежая кровь — возможно, моя — забрызгивает мой подол, а его голос становится низким и злобным, когда он говорит: — В конце концов, люди забили Святого Стефана камнями до смерти, а Святой Лаврентий встретил горячий гриль. Я могу устроить и то, и другое, когда мы вернемся на Реквием, но, может быть, ты предпочтешь пропустить предварительные процедуры и сразу перейти к распятию?