Алая Вуаль
Шрифт:
Наконец его пальцы соскальзывают — всего на дюйм — с моего запястья, но это все, что мне нужно. Бросив нож на улицу, я уворачиваюсь от него, поворачиваюсь и бегу к Михал. и остальным, не оглядываясь. Однако его длинные руки не находят меня, когда я прыгаю в протянутые руки Михаля, когда Одесса захлопывает за мной дверь, когда Дмитрий выглядывает на улицу сквозь занавески.
— Он исчез, — недоверчиво говорит он. — Маленький шрам исчез!
Все еще тяжело дыша, я отстраняюсь от Михаля и отталкиваю Димитрия с дороги, глядя сквозь щель в шторах на то место, где только что стоял Слезы Как
Глава 40
Кудахчущая Курица
Этой ночью мы ютимся на окраине Цезарина, глядя на доки из довольно сырого и гнилого переулка. Пахнет рыбой. Или отбросами. Я морщу нос от отвращения. Никто из вампиров не комментирует, за исключением Одессы, которая гримасничает так, будто кто-то засунул ей в глаза булавки, поэтому я тоже ничего не говорю. Если они могут терпеть такую вонь, то и я смогу.
— Накинь капюшон, я думаю, — бормочет Михаль у моего уха. — Они почти закончили осмотр.
Он одолжил мне свой дорожный плащ перед тем, как мы покинули Амандин. Хотя Димитрий предложил, мы оба его проигнорировали, и в тот момент между нами было заключено молчаливое перемирие — взаимное недоверие к Димитрию, конечно, но и взаимное понимание того, что никто не будет упоминать о том, что произошло между нами на чердаке. Я не могу решить, благодарна ли я за это. Теперь, когда мой гнев утих, осталось только пустое чувство стыда, которое я не могу исследовать слишком пристально.
И уж точно не сейчас.
Я натягиваю плащ на волосы, и он развевается на полуночном ветру вместе с объявлениями о наградах. Оборванные ветром и обесцвеченные дождем, они устилают каждый свободный дюйм этой аллеи, причем здесь они толще, чем в Амандине. Как будто отец подозревал, что я рано или поздно вернусь домой, а может, и вовсе не покидал Цезарин. Не в силах сдержаться, я продолжаю вышагивать, плащ развевается вокруг моих ног в грязи и трясине переулка. Слишком длинный. Слишком большой. Я раздраженно закатываю рукава, чувствуя себя каким-то жнецом, вечным предвестником несчастья. Все, что мне нужно, — это коса.
Я стараюсь не смотреть на доки.
— Этот набросок совсем на тебя не похож, — размышляет Одесса, отрывая заметку от грязного кирпича и внимательно изучая мое лицо. — Ты выглядишь слишком… царственно. Как одна моя знакомая вдовствующая императрица. — Когда я выхватываю объявление из ее пальцев в перчатках, разрывая свое лицо на две части, она озадаченно вскидывает бровь и бесстрастно отводит свою половину. — Селия, в чем дело? Ты выглядишь расстроенной.
— Мне изучить твое лицо с расстояния в один дюйм?
— С удовольствием, дорогая. Мне нечего скрывать. — Ухмыльнувшись, она поднимает плечо и отворачивается. — Однако тебе следует знать, — говорит она, — что хронический гнев выворачивает человеческое тело наизнанку: повышается кровяное давление, возникают проблемы с сердцем и пищеварением, головные боли и даже кожные заболевания. — Она протягивает руку, чтобы разгладить бороздки между моими
— Значит, ты практически целитель. — Я раздраженно отдергиваю руку, но она лишь смеется и направляется через аллею к Димитрию, который уже большую часть четырех часов пытается поймать мой взгляд и не может. Когда я случайно взглянула на него, он решительно шагнул вперед.
— Селия…
Я со стоном отворачиваюсь, не в силах смотреть ему в глаза, а записка сестры словно прожигает дыру в моем лифе. Я сопротивляюсь желанию помотать головой и поскрежетать зубами, как это делал Слезы Как Звезды, потому что я имею в виду, конечно, не никогда. Дмитрий может быть более подходящим подозреваемым, чем моя сестра, но если Филиппа знала Бабетту — а это очень большое если, — значит ли это, что она знала и его? Мог ли он быть ее таинственным любовником? Хочу ли я вообще это знать?
— Просто перестаньте, Дмитрий, — устало говорю я ему, когда он снова открывает рот. — Оставьте меня в покое.
Просто остановись, Селия. Оставь меня в покое.
Он снова появляется передо мной, заглядывает в плащ и достает небольшой льняной мешочек.
— Я знаю, что ты не хочешь сейчас со мной разговаривать, но когда ты в последний раз ела? Я взял на себя смелость купить хлеб по дороге через город…
Инстинктивно реагируя, я выбиваю мешок из его рук, и он падает на грязную улицу между нами. Я отказываюсь извиняться.
— А что еще ты позволил себе купить?
Он моргает.
— Я не знаю, что ты…
— У вас все еще кровь на воротнике, мсье Петров.
Лицо Димитрия на долю секунды застывает, а затем вновь превращается в блестящую улыбку. Затем он достает из плаща золотую грушу и машет ею перед моим носом.
— Не будь такой, дорогая. Несмотря на то, что, как ты думаешь, ты слышала в Les Abysses, я не убийца — ну, не тот убийца, — и ты, должно быть, уже проголодалась. Какой смысл морить себя голодом?
— Хватит, кузен. — Михаль прислонился к устью переулка, наблюдая за суматохой в доках и сливаясь с темнотой, словно родился тенью, а не человеком. — Сейчас не время и не место.
— Но она подозревает…
— Я знаю, что она подозревает, и поверь мне, — он устремил на Димитрия ожидающий взгляд через плечо, — по возвращении в Реквием нам двоим предстоит очень долгий разговор. И хотя я не согласен с тем, что ты убил Милу, я выслушаю все подробности ваших отношений с Бабеттой Труссэ и узнаю о содержимом ее гримуара, особенно о странице с надписью ИЗ-ЗА ЖАЖДЫ КРОВИ. — Мрачная пауза. — Полагаю, ты знаешь об этом.