Алая Вуаль
Шрифт:
Я долго смотрю на него, пытаясь сохранить самообладание. Затем…
— Что бы ты хотел, чтобы я там делала, Жан? Я бы выжимала апельсины каждое утро перед тем, как ты уйдешь на работу? Учить наших полудюжину детей вышивать и составлять алфавит библиотеки? Ты этого хочешь?
Он сжимает мои руки, словно пытаясь встряхнуть в меня здравый смысл.
— Я думал, ты этого хочешь.
— Я не знаю, чего я хочу!
— Тогда выбирай что угодно! — В его глазах блестят слезы, и я ненавижу их вид. Я ненавижу себя еще больше. — Выбирай что угодно, и я сделаю
— Я не хочу, чтобы ты это делал, Жан. — Мне требуется каждая частичка моей силы, чтобы не отстраниться, не убежать и не унизить его перед всеми этими людьми. Он не заслуживает этого. Он не заслуживает этого, но и я не заслуживаю. — Неужели ты не можешь этого понять? Я хочу сделать это для себя. Мне нужно, чтобы это случилось для меня…
— И поэтому ты сбежала с ним? — В отчаянии его взгляд снова устремляется к моему горлу, и спустя еще одну мучительную секунду он закрывает глаза, словно не в силах вынести этого зрелища, и рвано выдыхает. — Ты ушла, чтобы наказать меня? Чтобы как-то проявить себя?
Это слово вонзается мне прямо в ребра и в сердце, слишком знакомое и верное, чтобы его игнорировать. Жан-Люк, конечно, не знает, что говорит. Он не хочет причинить мне боль, но всего несколько минут назад он выплюнул слово похищение как проклятие.
— Я не убегала, — говорю я сквозь стиснутые зубы, — но теперь я жалею, что не убежала. — Его глаза распахиваются. — Посмотри на все встречи, которые ты проводил, на секреты, которые ты хранил, — можешь ли ты честно сказать, что жалеешь о них? Сделал бы ты что-нибудь по-другому, если бы могл?
Хотя я задаю этот вопрос Жан-Люку, мой собственный ответ быстро и уверенно проносится между нами.
Да, это моя вина, но я не могу заставить себя жалеть о сделанном выборе. Они привели меня сюда. Без них я никогда бы не заметила этого глубокого беспокойства в груди, когда я смотрю на Жан-Люка, на Рида, на Фредерика и моих старых братьев. Я бы никогда не услышала этой оглушительной тишины.
Я могу не знать, чего именно хочу, но я знаю, что этого больше нет.
— Все, что я делал, — говорит наконец Жан-Люк, — было для того, чтобы защитить тебя.
Теперь я сжимаю его руки, пытаясь вложить в это прикосновение всю свою любовь и уважение. Потому что оно — наше последнее.
— Прости, Жан, но мне не нужно, чтобы ты меня защищал. Я никогда не нуждалась в твоей защите. Мне нужно было, чтобы ты любил меня, доверял мне, утешал меня и подталкивал меня. Мне нужно было, чтобы ты доверился мне, когда у тебя был плохой день, и посмеялся со мной, когда у меня был хороший. Мне нужно было, чтобы ты ждал меня, пока я поймаю лютинов на поле фермера Марка, и чтобы ты нарушил правила и поцеловал меня, когда сопровождающий отвернулся. — Его лицо снова вспыхивает, он быстро оглядывается по сторонам, но я была бы самой мерзкой лицемеркой, если бы защищала сейчас его чувства. — Мне нужно было, чтобы ты обратилась ко мне за советом, когда нашел первое тело, даже если ты не мог попросить меня о помощи. Мне нужно было, чтобы ты ценил мою проницательность. Мне нужно было, чтобы ты дразнил меня и гладил
— А теперь… теперь мне вообще ничего от тебя не нужно. Я научилась выживать сама. — С трудом сглотнув, я заставляю себя сказать остальное, признать истинность этих слов. — За последние две недели я пересекла вуаль и танцевала с призраками. Я пила кровь вампира и жила в темноте. Но я все еще здесь. — Мой голос становится громче от этого утверждения, сильнее. — Я все еще здесь, и сейчас я так близка к тому, чтобы найти убийцу. Он охотится за мной, Жан, он хочет меня, и я знаю, что смогу поймать его, если у меня будет немного больше времени.
Хотя я пытаюсь отстраниться, руки Жан-Люка крепко сжимают мои.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что он хочет тебя? О чем ты говоришь?
— Ты вообще меня слушаешь? Ты слышал что-нибудь еще, что я…
— Конечно, я тебя слушаю! В этом-то и проблема — я слушаю тебя, а ты только что сказала, что какой-то сумасшедший, называющий себя Некромантом, охотится за тобой! — Он отбрасывает мои руки, как будто они его обожгли. — Селия, тебя не было меньше двух недель, и ты каким-то образом сумела привлечь интерес убийцы. Неужели ты не понимаешь, как это небезопасно? Неужели ты не понимаешь, как сильно тебе нужно быть рядом с людьми, которые…
— Запрут меня в Башне Шассеров? — Несмотря на все мои старания, на глаза наворачиваются горячие и злые слезы. Я не могу в это поверить. Я не могу поверить ему. Я думала — если бы мне удалось как следует объясниться, он бы понял, возможно, даже почувствовал бы раскаяние, но, очевидно, Филиппа — не единственный человек, в отношении которого я дико заблуждалась. Ему больно, я яростно напоминаю себе, сжимая локти, но не только ему. Сделав еще один шаг назад, я добавляю: — Скажи, чтобы я была хорошей маленькой охотницей и ждала в своей комнате, пока мужчины разберутся с делами?
Его глаза опасно вспыхивают, и он расправляет плечи с видом человека, который готовится сделать что-то неприятное.
— Хватит, Селия. Ты вернешься со мной в Башню Шассеров, нравится тебе это или нет, и мы сможем закончить этот разговор наедине. — Его взгляд метался от Рида к Фредерику, к толпе зрителей и наконец остановился на Михале. — Не делайте это еще более ужасным, чем уже есть, — предупреждает он его.
Михаль больше не звучит холодно и бесстрастно.
— О, вы уже сделали это.
— Я никуда с тобой не пойду, — рычу я.
— Нет, пойдешь. — Жан-Люк делает выпад в мою сторону, и я, не задумываясь, реагирую быстрее, чем даже вампиры за моей спиной, отступаю в сторону и выхватываю Балисарду с его пояса, когда он оступился, чтобы не наброситься на Михаля. Остальное происходит как в замедленной съемке. Его нога подгибается, немного скользит по булыжникам, и он перекашивается, поворачиваясь лицом ко мне и теряя при этом равновесие.
С унизительным стуком он падает на землю у моих ног, и по гавани разносится хихиканье. Один человек даже аплодирует.