Алая Вуаль

Махерин Шелби

Из соображений приличия он оставляет дверь приоткрытой.

Затем он отпускает мою руку.

— Жан…

— Мы договорились, — резко говорит он, закрывая глаза и вытирая лицо. — Мы договорились, что ты не будешь тренироваться с остальными. Мы договорились больше не ставить себя в такое положение.

— В какое положение? — Гордость в моей груди замирает, превращаясь во что-то пепельное и мертвое, и я выжимаю воду из волос в жестоком, карающем движении. Однако я не могу унять дрожь в голосе. — Мое положение? Шассеры должны тренироваться, не так ли? Предпочтительно вместе?

Нахмурившись,

он берет с полки полотенце и протягивает его мне.

— Если ты хочешь тренироваться, я буду тренировать тебя. Я уже говорил тебе об этом, Селия…

— Ты не можешь продолжать оказывать мне особое внимание! У тебя нет времени обучать меня, Жан, и, кроме того, Фредерик прав. Несправедливо ожидать от них всего, а от меня — ничего…

— Я не жду от тебя ничего… — Он резко замолкает, хмурясь все сильнее, пока я вытираю грязь с шеи, ключиц и горла. Его челюсть сжимается. — У тебя кровь.

— Что?

Он подходит ближе, обхватывает мою челюсть и наклоняет голову, чтобы осмотреть горло.

— Фредерик. Этот ублюдок ранил тебя. Клянусь Богом, я заставлю его год чистить конюшни…

— Капитан? — Посвященный просовывает голову в шкаф. — Отец Ашиль хочет поговорить с вами. Он говорит, что произошло критическое событие с… — Но он останавливается, увидев меня, пораженный тем, что мы остались вдвоем. При виде наших прикосновений. Жан-Люк вздыхает и отходит.

— Критическое событие чего? — огрызаюсь я.

Инициатор — на несколько лет младше меня, возможно, на четырнадцать — выпрямляется, словно я дала ему пощечину, его брови нахмуриваются в замешательстве. Он серьезно понижает голос.

— Тела, мадемуазель.

Мои глаза сужаются в недоумении, я смотрю между ним и Жаном.

— Какие тела?

— Достаточно. — Жан-Люк резко говорит, прежде чем посвященный успевает ответить, выпроваживает его за дверь и бросает на меня настороженный взгляд через плечо. Он не позволяет мне потребовать объяснений. Он не позволяет мне бросить полотенце, схватить его пальто или кричать о своем разочаровании до небес. Нет. Он укоризненно качает головой, уже отворачиваясь. — Не спрашивай, Селия. Это тебя не касается. — Однако в дверях он замешкался, его голос звучит извиняюще, а глаза полны сожаления. — Пожалуйста, не волнуйся.

Глава 5

Алые Розы

Я жду дольше, чем это необходимо, и крадусь в холл, молясь, чтобы остальные остались во дворе. Я не хочу их видеть. Действительно, в этот момент я не хочу больше видеть ни синего плаща, ни Балисарда.

Я, конечно, не дуюсь.

Жан-Люк может хранить свои грязные секреты. Видимо, неважно, что я сделала для этого королевства и чем пожертвовала; неважно, что он говорит на тренировочном дворе. По-видимому, это всего лишь слова, нет, россыпи для меня, для Фредерика и для самого нашего дорогого капитана. В конце концов, я довольно фарфоровая. Я могу разбиться при малейшем прикосновении. Смахнув яростные слезы со щек, я бросаюсь наверх, срывая с себя уродливое пальто и промокшую юбку, и швыряю их в угол комнаты. Отчасти я надеюсь, что они там сгниют. Часть меня надеется, что они прогниют и рассыплются, и я никогда больше не смогу их надеть.

Разве

это не похоже на игру в переодевание?

Мои руки сжимаются в кулаки.

Я перестала играть в переодевания в пятнадцать лет — слишком рано, как считала Филиппа. Она сказала мне об этом в ту первую ночь, когда я застала ее тайком выходящей из нашей детской. Я заснула в диадеме — книга о ледяной принцессе Фростине все еще лежала у меня на груди, — когда меня разбудили ее шаги. Я никогда не забуду выражение презрения на ее лице, то, как она насмехалась над моей лепестково-розовой ночной рубашкой.

— Не слишком ли ты стара для притворства? — спросила она меня.

Это был не последний раз, когда я плакала из-за своей сестры.

Глупая маленькая Селия.

Еще мгновение я стояла в своей комнате, тяжело дыша, с сорочки капала вода, а потом вздохнула и пошла за своей формой. Холодными, неуклюжими пальцами я развешиваю голубую шерсть у камина для просушки. Слуга уже разжег угасающие угли вчерашнего камина, вероятно, по просьбе Жан-Люка. Он слышал мои крики прошлой ночью. Он слышит их каждую ночь. Хотя правила Башни не позволяют ему прийти ко мне, утешить меня, он делает все, что может. Два раза в неделю к моей двери приносят свечи, и пламя всегда пылает в очаге.

Я прижимаюсь лбом к камину, сглатывая очередную горячую волну слез. Изумрудная лента вокруг моего запястья — своего рода талисман — почти разорвалась из-за моей размолвки с Фредериком, и один хвост банта длиннее другого, а красивые петельки теперь вялые и жалкие. Прямо как я. Стиснув зубы, я аккуратно завязываю шелк и выбираю из шкафа белоснежное платье, не обращая внимания на бушующий снаружи ветер. У двери я снимаю с крючка бутылочно-зеленый плащ и накидываю тяжелый бархат на плечи.

Жан-Люк занят.

А я иду навестить сестру.

Отец Ашиль перехватывает меня в фойе, прежде чем я успеваю скрыться. Выйдя из святилища — предположительно, чтобы поговорить с Жан-Люком, — он замирает, нахмурившись, когда видит выражение моего лица. В руке он сжимает небольшую книгу.

— Что-то случилось, Селия?

— Вовсе нет, Ваше Преосвященство. — Вынужденно улыбаясь — прекрасно понимая, что у меня опухшие глаза и красный нос, — я как можно незаметнее изучаю книгу, но не могу разглядеть выцветшие буквы на ее обложке. По размеру она точно такая же, как и книга в кармане Жан-Люка прошлой ночью. Однако во всем, начиная с пожелтевших страниц и заканчивая потрепанным корешком в кожаной обложке, чувствуется что-то зловещее. И неужели это темное пятно… кровь? Когда я присматриваюсь — теперь я чуть ли не щурюсь, бросая осторожность на ветер, — он прочищает горло и резко отодвигается, пряча книгу за спину. Я улыбаюсь еще шире. — Прошу прощения за мой наряд. Дождь намочил мою форму, пока я тренировалась с Фредериком сегодня утром.

— А. Да. — Он снова сдвигается с места, явно чувствуя себя неуютно в тишине, которая воцарилась между нами. Будучи довольно угрюмым и раздражительным стариком, Отец Ашиль скорее упадет на свою Балисарду, чем обратится к моим слезам, но, к удивлению нас обоих, я уверена, он не уходит, а неловко почесывает свою всклокоченную бороду. Возможно, его новое положение архиепископа еще не ожесточило его, как это случилось с его предшественником. Надеюсь, это никогда не случится. — Да, я слышал о Фредерике. С вами все в порядке?