Александр Александрович Формозов (1928–2009). Послесловие
Шрифт:
Кузьмина Е.Е. 2008. Классификация и периодизация памятников андроновской культурной общности. Актобе, ПринтА.
Савинов Д.Г. 2006. О «юбилейных» книгах А.А. Формозова // Российская археология. 3: 169–173.
Свешникова О.С. 2009. Советские археологи в поисках первобытной истории: Историческая интерпретация археологических источников в советской археологии 1930-х – 1950-х гг. Омск, изд. Омского университета.
Столяр А.Д. 2004. Мой друг Александр Александрович Формозов // Невский археолого-этнографический сборник.
Столяр А.Д. 2010. Светлой памяти друга – Александра Александровича Формозова // Человек и древности: памяти Александра Александровича Формозова. М., Гриф и К.
Формозов А. А. 2004 а. Рассказы об ученых. Курск, Курский гос. мед. университет.
Формозов А. А. 2004 б. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки. М., Знак.
Формозов А.А. 2005. Человек и наука. Из записей археолога. М., Знак.
Шер Я.А. 2006. Археология изнутри. Научно-популярные очерки. Кемерово, изд. Кемеровского университета.
2010 г.
С.П. Щавелев
Классик и диссидент российской археологии. А.А. Формозов. (Замечания на очерк Л.С. Клейна «La b^ete noire советской археологии»)
«Звучал с небывалой силой
Лозунг её простой:
«За свободу Франции милой!
Кто любит меня – за мной!»»
Как и всё, что пишет Лев Самуилович Клейн по истории археологии, его социально-психологический портрет А.А. Формозова вышел увлекательным и познавательным, особенно для провинциальных и молодых археологов и вообш,е гуманитариев, с Александром Александровичем лично не сталкивавшихся. Однако те, кто его близко знал, заметят в этом тексте ряд шероховатостей и пробелов. Обращая на них внимание автора и будущих читателей, я заранее признаю, что даже и без таких поправок очерк готов к публикации и нуждается в ней. По большому счёту, перед нами текст, исполненный научной глубины, правдивости и дружеской симпатии к нашему герою. А такое сочетание в нашей историографии большая редкость.
Предлагаемые мной поправки и добавки будут выделены жирным шрифтом. Я высказываю их более или менее по ходу клейновского очерка. Мелкие уточнения, с которыми автор согласился, я сейчас снял. Исходный текст обозреваемого очерка внутри моего отзыва приводится курсивом.
А вот почему я сразу написал свой отзыв – изначально личное письмо к автору, но именуя его в третьем лице, то есть как официальную рецензию – бог весть. «…Не написал – / случилось так» (А.А. Вознесенский). Наверное, было предчувствие «по Фрейду» продолжения совместной работы над этой темой. А то и подсознательно рассчитывал на публикацию, с которой Лев Самуилович любезно согласился.
Итак, вот что мне показалось необходимым поправить в увлекательном варианте интеллектуальной биографии моего наставника по истории науки.
По нескольким глагольным оборотам видно, что очерк заготавливался автором тогда, когда А.А. был ещё жив. Теперь соответствующие пассажи лучше перевести
Ближайшие «предки – священнослужители в Поволжьем. А.А. всегда подчеркивал свою разночинную и даже провинциальную генеалогию (что немаловажно для оценки дальнейших упоминаний о его принадлежности «к сливкам русской интеллигенции», «рафинированным москвичам» и т.п.). Некий снобизм, у А. А., конечно, чувствовался, особенно на письме, гораздо меньше при личном общении, но степень интеллигентского высокомерия Формозова у Л.С. Клейна кажется мне преувеличенной; может быть, подпитанной неизбывным комплексом принижения евреев в России и в СССР. Те, у кого комплексов при живом общении было меньше, не чувствовали никакого отчуждения. Вопреки разнице в возрасте, месте жительства, вообще профессиональном статусе. Например, директор музея истории Санкт-Петербургского университета Игорь Львович Тихонов при встрече мог броситься к нему с восторженным кличем: «Сан Саныч! Дорогой!» и т.д. в этом роде. И помрачневший на восьмом десятке лет Формозов в ответ улыбался, как в молодости… Конечно, если перед ним человек был хороший.
Коллега А. А. по Институту археологии Александр Сергеевич Смирнов [4] подтверждает сказанное: «У меня капитал общения с А.А. невелик… В основном это встречи в стенах института и лишь в последние годы [его жизни] несколько встреч у него дома. Тем не менее, осмелюсь поддержать Вашу точку зрения, что А. А. в личном общении был весьма демократичен и никакого снисходительного тона к собеседнику я при наших разговорах не заметил. Скорее, подчёркнутую доброжелательность, особенно при домашних беседах. Он сам мог предложить свои услуги в обсуждении той или иной темы, проблемы. Да и в институт он не ленился приходить (даже после увольнения), чтобы обсудить с коллегами интересующую его тему, дать или получить новую книгу и т.п.» (А.С. Смирнов – С.П. Щавелёву. 8. 01. 2011 г.).
4
А. С. Смирнов, помимо полевой археологии, капитально занимается историографией; готовится к выходу в свет его работа «Археология в имперском пространстве России», с фрагментами которой мы знакомы по нескольким докладам и публикациям автора.
Вспоминая наши беседы, затрону неоднократно отмечаемое Львом Самуиловичем косноязычие Александра Александровича. Может, под старость он сумел выправить ряд дефектов своей речи, но ничего непонятного в ней мы уже не застали. Так, какие-то второстепенные индивидуальные особенности (говорил, например, «парашют», «брошюра» именно на «ю», как пишется, а не на «у», как обычно говорится). Ещё точнее отзывается об этом Марина Владимировна Андреева: «Формозов оратор был не просто хороший, а – блестящий. Все, кто его слышал, подтвердят. Максимум через 30 секунд после начала его выступления слушатели забывали о мелких дефектах дикции, через две минуты – полностью погружались в выстраиваемую А. А. реальность. Из которой выйти уже не могли (и не хотели) до конца речи. Говорил он, как писал, с теми же интонациями, периодами, акцентами и паузами. Цельный был человек и «безумно интересный», это точно» (М.В. Андреева – С.П. Щавелёву. 14 января 2011 г.).
Конец ознакомительного фрагмента.