Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
матова в Дедово, где мы с С. М. Соловьевым проживали
вместе лето 1905—1906 годов.
Помнится, в 1905 году я встретился с почтенным,
образованным старообрядцем, миллионером и собирателем
икон, который объявил мне, что в России есть единствен
ный гениальный поэт — Александр Блок *. Его пленяла
особая религиозная атмосфера его стихов того периода.
А. А., отойдя от этого своего периода очень далеко,
не далее как во второй половине 1920
му дружественному к нему лицу необыкновенно важное
признание: он признался, что «Стихи о Прекрасной
Даме» не принадлежат лично ему, что он считает мно
гое в этих стихах открывшимся ему непосредственно и
что он лишь проводник какой-то духовной интуиции, по
том ему закрытой, что он не понимает, как многие могут
понимать его стихи, что истинное ядро их не может
быть понятно 54. (Думаю, вряд ли оно было до конца
понято и А. А., как и нам, его комментаторам...) При
знание это характерно для А. А. эпохи «Двенадцати».
* Тогда вышла лишь книга его «Стихов о Прекрасной Даме».
При ближайшем разговоре выяснилось, что старообрядец ценил
поэзию Блока с сектантски-религиозной точки зрения (он был
одним из двигателей какого-то крупного старообрядческого толка).
( Примеч. А. Белого. )
246
Оно бросает совсем иной рельеф на его душевный мир
последнего времени. Признание это лишь подчеркивает
физиологичность для него факта зорь. Это-то и делало
A. А., с самого начала его поэтической деятельности,
поэтом, не вмещающимся в партии того времени, и груп
пировавшим вокруг его музы избранный кружок самых
разнообразных людей (мы, молодежь, декаденты, сек
тантка А. Н. Шмидт, почтенный старообрядец, староко
ленный домовладелец и вечный член дворянского клуба
B. Ф. Марконет, старушка С. Г. Карелина и др.).
Это — необыкновенность его стихотворений, особая остро
та ни у кого но бывших переживаний, подымающая как
бы волну озаренного розово-золотого, душевно-духовного
воздуха. Этим воздухом он и был пропитан, когда мы
встречались с ним в 1904—1905 годах. Это был кусочек
того особого мира, как бы солнечный загар (а не внешняя
лишь озаренность), который ложился опять-таки как
бы физиологически на него и на темы, связанные с
его п о э з и е й , — темы уже погасающие, Видение, уже от
ходящее; но Видение, бывшее ему, он носил в себе,
в своем сердце: и это сердце еще посылало порою ему
эти, не ему принадлежащие лучи. Отсюда «загар», т. е.
не то духовная опаленность, не то лучезарность,
рой я говорил выше. Но он сознательно не присутствовал
при этом, он, вероятно, лишь констатировал, что его
темы, строчки, его личное присутствие вызывает в лю
дях какие-то неведомые волны, осознаваемые различно.
Одни ощущали А. А. особенно связанным с темою ли
рики, другие ощущали его «рыцарем», иные каким-то
самопосвященным мистиком, третьи испытывали просто
чувство необыкновенной симпатии к нему, этому Фаусту,
Парсифалю, Мужу-ребенку, скептику Сведенборгу, Апол
лону-Дионису. В одних поднимались дионистские волны,
другие слышали воздух радений и хлыстовства вокруг
его тем, третьи ощущали волну розово-золотой атмо
сферы, действенного соловьевства, о которой я говорил
выше. Наконец, были и такие, которые считали его спе
циально опасным и мистически подозрительным с орто
доксально-христианской точки зрения. Все это было в
высшей степени чуждо декадентским кружкам «Скорпи
она» и «Грифа», которые брали его лишь как поэта,
т. е. мастера слагать строчки, и не понимали иного, бо
лее глубокого отношения к антропософской проблеме,
которой он был бессознательным носителем в то время.
247
Отсюда родилась легенда о средневековой стилизации,
отсюда же балаганное восприятие темы «Прекрасной
Дамы» со стороны тех, кто давал А. А. приют как поэту
в их «новых» литературных органах *.
Нов был А. Л. Блок, начиная с поэзии и кончая лич
ностью. Кто близко не встречался с ним до 1905 года,
тот не имеет представления о Блоке по существу. Блок
1905—1907 годов большой, большой человек. Блок
1908—1912 годов опять-таки большой Блок. Блок послед¬
него периода опять-таки новый. Но Блок 1904 года —
Блок незабвенный, неповторяемый, правда, присутству
ющий всегда в других «Блоках», но как бы выглядыва
ющий из-за них, как из-за складок тяжелой, прекрасной,
то зелено-фиолетовой, то серо-пурпурной, то желто-чер
ной мантии бархата (желтые закаты III тома). Мне
удалось застать Блока еще не в этих тонах, а в налете,
подобном загару, розово-золотого воздуха, сохранивше
гося на нем, как живое воспоминание духовных событий
1900—1901 годов (пожалуй, и 1902 года). И этот
Блок — неповторимый, единственный. Я помню не