Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
шутливо, чуть в нос, немного с насмешкой, приглашая
во что-то такое «хорошее» поиграть или что-то свое, осо
бенное, показать. Отойдет — и скажет простое: «Нет,
знаешь, ничего, так», т. е. — «все так», «благополучно»,
«Главное» есть, а там развертывай это Главное. Пожа
луй, действительно, будущему историку русской культу
ры в двадцать втором веке, французу Lapan, изображен
ному в шарже С. М. Соловьева, придется писать толстый
том по
«секта блоковцев», а в последнем случае: какова же бы
ла философия «блоковцев». А философию-то нужно было
еще написать; до сих пор она не написана. Существуют
лишь случайные проекты проспектов тогдашней загадан
ной ф и л о с о ф и и , — и в моей «Эмблематике смысла», и
в статьях тома «Луг зеленый», где аромат «зеленого лу
га» — лирические отзвуки шахматовских минут: в абзаце
о душевных спорах, неуловимых переживаниях и в рас
сказе о том, что жива Катерина, душа русской жизни,
жива, и что не убит пан Данило старым колдуном: 91
Россия — большой «луг зеленый» — яснополянский, шах-
матовский. И ароматом этим жив я доселе. И семена
этих трав, как знать, быть может, еще прорастают
в Вольфиле, как прорастали они здесь — там на протя
жении этих шестнадцати л е т , — но пана Данилы уж нет:
нет А. А. с нами!..
279
Возвращаюсь к фактам: они скудны. Помню, как
в первый день нашего пребывания в Шахматове водво
рилась эта уютная обстановка меж нами, немного сму
щенная за обедом, когда семейство Софии Андреевны,
в виде молодых людей, очень светских и, может быть,
слишком корректных, вносило некоторую натянутость.
Помню, что А. А. мне жаловался в тот день, что его
двоюродные братья — позитивисты (а это был не компли
мент в устах А. А. того времени), но что это «ничего»:
«Они нам не будут мешать». Они жили своею осо
бою жизнью, появлялись, откланивались, произносили
несколько нарочито любезных и нарочито незначащих
слов и нарочито тактично потом оставляли нас. А. А.
утверждал, что они нас чуть-чуть презирают, смеются
над нами и вместе с тем удивляются нам, за исключе
нием глухонемого двоюродного брата А. А., понимавшего,
мне кажется, по-метерлинковски, что «что-то хорошее»
есть между нами, и проявлявшего порою удивительную
чуткость к барометрическим колебаниям общей душевной
обстановки. Помнится, в этот вечер, уже на закате, А. А.,
Л. Д., А. С. и я пошли на закат: по дороге от дома,
пересекавшей поляну, охваченную болотами и лесами
из «Нечаянной Радости», через рощицу, откуда откры
валась
вый, нежно-розовый закат. Л. Д. в своем розовом платье
цвета зари выделялась таким светлым пятном перед
нами. А. А. сказал мне, протягивая руку: «А вот там
Б о б л о в о » . — «Я жила т а м » , — сказала Л. Д., указывая
на небо, сама цвета розового неба. Такою казалась она.
И по-другому, таким же зорным казался мне А. А. Даже
розовое лицо Петровского (моложавое до н е п р и л и ч и я , —
двадцать три года, а выглядит восемнадцатилетним),
в своей сплющенной шляпе и розовой рубашке, казалось
мне тоже закатным. Вероятно, «мисты» мистерий Элев
сина 92 переживали сознательно нечто, смутным звуком
чего было это стояние наше перед закатом, перед горою,
о которой, быть может, А. А. было сказано: «Ты горишь
над высокой горою». Помнится, мы возвращались назад:
А. С. отвел меня в сторону, мы отстали: в своей скром
ной шляпочке-кэпи он был и мил и смешон. У А. С. бы
ло особое свойство превращать все головные уборы —
студенческий картуз, кэпи, шляпу с полями в нашлепку
одной формы, почему-то напоминающую мне утку, что
я сообщал ему многократно и с чем он соглашался. И до
280
сей поры еще он, уважаемый музейный деятель, весна
ми, летами и осенями циркулирует по Москве, надев
на лоб свою неизменную «утку». Раз в Базеле мы вместе
с ним остановились на выборе головного убора. И тут:
выбор его пал на шляпу, форма которой опять-таки мне
напомнила «утку». Так вот: А. С. остановил меня и,
взволнованный чем-то, сказал, запинаясь: «Я теперь по
нимаю все это». А что? что? То ли, что мы с С. М. Со
ловьевым называли шутливо «доктриной Lapan» и на
что Э. К. Метнер подавал свою реплику: «Помните, ваша
худшая опасность в вашей статье — « т е у р г и я » . — Думаю,
что А. С. понял то именно, что впоследствии сделало его
антропософом, — его и меня, т. е. понял: проблему орга
низации своего внутреннего пути («пока не станешь сам
как стезя») в связи с организацией в «свой внутренний
путь» внешних путей «общественности», т. е. проблему
«мистерии», звук которой, далекий, извлекался какой-то,
нами тогда непонятой атмосферой, не координируемой
без подвига лет и неизбежно превращаемой в sui generis * душевный сеанс.