Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

Коллектив авторов

горячо убеждая его ехать в Териоки, но Александр Алек­

сандрович почему-то не смог поехать.

Мне кажется, что последнее обстоятельство сыграло

печальную роль.

Если бы Александр Александрович согласился, ката­

строфа не произошла бы. Блок приезжал главным обра­

зом с целью навестить Любовь Дмитриевну и непременно

пришел бы на дачу после репетиции, а с ним, разумеет­

ся, Сапунов и остальные. Эти соображения никогда не

были

высказаны мной Блоку. Это огорчило бы его. Он

хорошо относился к Сапунову, который был из тех, ко­

го Блок называл «настоящими».

Смерть Сапунова наложила горестную печать на дело,

которое мы начали с такой бурной радостью вместе

с ним.

Печальная улыбка его Арлекина на флаге нашего

театра напоминала об ушедшем художнике.

Однако мало-помалу время или, вернее, искусство

взяло свое.

Мы опять вошли в колею работы и испытали радость

творчества и удачи. Я не буду останавливаться на всех

наших постановках, потому что это увело бы меня от

темы Блока. Я хочу говорить о спектакле, на котором

сказалось его влияние.

«ВИНОВНЫ — НЕ ВИНОВНЫ»

Нахожусь под знаком Стриндберга.

Блок

Самой интересной постановкой сезона и одним из луч­

ших созданий Мейерхольда нужно считать «Виновны —

не виновны» Стриндберга. Пьеса эта была рекомендована

Блоком.

Я уже говорила, что в тот период все его мысли были

обращены к Стриндбергу. Нашим делом Александр Алек­

сандрович интересовался и, конечно, влиял на него. Не

все шло по его желанию, но главное, чем был отмечен

сезон, исходило от него. <...>

466

Я помню, как Александр Александрович Блок был

взволнован постановкой, как он прежде всего отметил

язык пьесы, со сцены звучавший как должно. В каких

выражениях он высказал мне это, не помню, знаю толь­

ко, что он упомянул о математических формулах. При­

вожу здесь слова, которые он потом написал: «Жизнь ду­

ши переведена на язык математических формул, а эти

формулы в свою очередь написаны условными знака­

ми» 60. Молодой художник Юрий Бонди, болезненный,

хрупкий, духовно не был ни немощным, ни вялым, его

творческая энергия, его интуиция очень помогли Мейер­

хольду при постановке стриндберговской пьесы. Достоин­

ство декораций Бонди заключалось главным образом в

том, что силуэт человеческих фигур был остро подан в

черной раме на фоне транспаранта.

Блоку чрезвычайно понравился акт, где Морис встре­

чается с Генриеттой в

Люксембургском саду. Парк был

показан лишь тенью сучьев на золотом фоне заката. Чер­

ная фигура Мориса и малиновое манто Генриетты на

этом же фоне. Они сидели на скамье, и их быстрые сло­

ва без пауз ударялись друг о друга, как рапиры двух

врагов. Эта катастрофическая любовь во вражде не могла

иметь иного обрамления, иного фона. Александр Алексан­

дрович вообще не обращал особенно много внимания на

декоративную, внешнюю сторону в театральных представ­

лениях, но тут он отметил ее. «Заря и малиновый плащ,

грозное в Стриндберге этим подчеркнуто». Вообще, эта

сцена одна из самых главных. Тут заключено все роко­

вое, вся неизбежность. Вот общий смысл сказанного мне

Блоком о картине в Люксембургском саду.

В декоративном отношении чрезвычайно интересно

было сделано действие в ресторане, о котором я уже

говорила. Большой диван посередине со столиком перед

ним, и на авансцене сбоку — маленький столик, на кото­

ром стоял шандал с тремя свечами. За диваном против

зрителей — громадное окно, и за ним — занимающаяся

утренняя заря. Вначале окно завешено черным. Черный

костюм Мориса и белое вечернее платье Генриетты, све­

чи, карты, бокалы с шампанским, желтые перчатки. Под

конец действия черный занавес отдергивался. Транспа­

рантом, за рамой окна показывалась утренняя заря, и од­

новременно слуга вносил вазу с желтыми цветами. Все

это было заключено, как я уже говорила, в черную раму,

и большое пространство еще оставалось впереди: широ-

467

кий просцениум, на котором сбоку помещался портрет

Стриндберга, прекрасно исполненный Кульбиным. Тут же

стоял рояль. Антракты заполнялись музыкой. Играл

И. Сухов, очень даровитый, но тогда совсем юный музы­

кант. И его Мейерхольд сумел сделать причастным тра­

гической атмосфере спектакля. Черная рама не только

создавала впечатление картины, но играла гораздо более

важную роль: она сделала действие на сцене сконцентри­

рованным. Актеры не видели зрителей, были всецело по­

глощены друг другом, но, играя для кого-то далекого, они

творческим инстинктом посылали себя далеко за просце­

ниум. У меня лично было ощущение подобное тому, как

во время представления «Балаганчика»: зрители втягива­

лись к нам за рампу. На первом представлении пьесы

«Виновны — не виновны» присутствовали дочь Стринд­