Александр I = старец Фёдор Кузьмич?
Шрифт:
Известие о смерти Александра получено было в Петербурге только 27 ноября во время молебствия о здравии императора.
Оно было сообщено первому Николаю Павловичу в церкви. Затем он уже от себя сообщил императрице-матери и своей жене. С этого же дня начались все перипетии междуцарствия и семейного раздела наследства. Не удивительно, что за это время потеряли голову и забыли об умершем, или, правильнее сказать, не имели достаточно времени распорядиться и перевезти его тело в столицу. Только 3 декабря Николай Павлович нашел возможность написать князю Волконскому следующее: «Письмо матушки, любезный Петр Михайлович, достаточно вас уведомит о причинах, побудивших нас всех просить через нее государыню императрицу решить самой все, что касается до тела нашего ангела: кому, если не ей, принадлежит собственность сих драгоценных останков нашего отца, кому ж, если не ей, решить все, что в силах будет сама решить. Но так как ее решение может касаться только до общих
Потому беру я на себя просить вас войти в сношение со всеми местными начальствами, с главнокомандующим и с прочими местами, с коими нужно будет, довольствуясь прямо мне доносить о принятых уже мерах, разрешая наперед все, что найдете приличным. Для сего, а равно и для уведомления, что императрица изволит решить касательно отъезда, дороги и времени прибытия сюда, равно и что самой государыни заблагорассудится делать, прошу сейчас прислать мне уведомление; все же сношения, нужные с местами, здесь находящимися, прошу делать непосредственно через меня. Дабы быть всегда известному как о здоровье государыни, так и об ваших распоряжениях, нужным считаю просить присылать уведомление, по крайней мере, через два дня. Государь предоставил мне все по оному распоряжению.
Статья важная, и которую сама государыня изволит решить, есть, везти ли тело отца нашего на Москву или иной дорогой; ей одной должно и можно сие решить. С нетерпением жду ваших известий – повторяю, помните, кого храните и чей государь он был! Скорее много, чем мало, вот мое мнение.
Ваш искренно доброжелательный
Николай».
Другое письмо было написано и послано Николаем Павловичем князю Волконскому 5 декабря: «В дополнение последнего моего письма, любезный Петр Михайлович, нужным считаю вас уведомить, что с разрешения матушки все флигель-адъютанты государя, не находящиеся при войсках, и генерал-адъютант Трубецкой, как один здесь без должности находящийся, получили повеление отправиться и явиться к вам для нахождения при теле нашего ангела. Генерал-адъютант Васильчиков, хотя без должности, но находящийся в Совете, где присутствие его необходимо, остается здесь, равно как и прочие генерал- и флигель-адъютанты до особого повеления государя императора. Известия от его величества нами ожидаются с большим нетерпением, ибо все зависит от него одного. Ежели мы здесь долго останемся без его повелений или в безызвестности его решения, будет ли или не будет ли сюда, мы не будем в состоянии отвечать здесь за поддержание нынешнего порядка и устройства и тишины, которые, благодаря Бога, совершенны и поразительны не только для чужестранных, но, признаюсь, и для нас самих. Михайло Павлович, приехавший третьего дня с известием из Варшавы, что государь изволит уже быть известен о несчастном вашем донесении, ничего не привез решительного и потому от матушки возвращен в Варшаву сего же дня, с неотступною ее просьбою пожаловать сюда, где его присутствие необходимо.
Известия ваши о здоровье Елизаветы Алексеевны нас крайне беспокоят, хотя ее величество и изволила сама писать к матушке рукою, кажущеюся тверже последнего письма; оборони нас Боже второго несчастия.
Здоровье матушки хорошо, важность обстоятельств развлекает полезным образом ее мысли и не дает предаваться совершенно одному горю. Бог милостив.
Прощайте, да хранит вас Бог, и молите Его, чтоб нас не покинул.
Ваш искренний Николай».
В ответ на это Волконский 14 декабря пишет: «Прибывший сюда 12 декабря вечером из Санкт-Петербурга адъютант мой, г-н Реад, вручил мне всемилостивейший рескрипт вашего императорского высочества, коим изволите уведомлять, что все флигель-адъютанты и генерал-адъютант князь Трубецкой получили повеление отправиться сюда для нахождения при теле покойного государя императора. Принося вашему императорскому высочеству мою наичувствительную благодарность за таковое извещение, полагаю поручить генерал-адъютанту князю Трубецкому главное начальство при сопровождении тела, а флигель-адъютанты в то же время будут отправлять дежурство по очереди.
Зная важность теперешних обстоятельств, весьма понимаю нетерпение, в каком должно находиться ваше императорское высочество от неприбытия еще государя императора в Санкт-Петербург; я надеюсь, что Всевышний Бог поможет милостию своею вашему императорскому высочеству поддержать существующий порядок, устройство и тишину и что все верноподданные его императорского величества всячески стараться будут сохранить оные вполне.
Здоровье государыни императрицы Елизаветы Алексеевны очень нас беспокоит частою переменою и всегда менее к лучшему. Г-н лейб-медик Стоффреген еще сего дня уверял меня, что он находит ее величество лучше и что прежде чувствуемых припадков она более не имеет; напротив того, получила от скорби обыкновенные нервические припадки, которые, по его мнению, не подают никакого беспокойства, и надеется, что с помощью Божией со временем совсем пройдут».
Князь Волконский и барон Дибич нашли в бумагах умершего императора церемониал похорон императрицы Екатерины II, захваченный им с собою, может быть, на случай смерти Елизаветы Алексеевны; вот этот-то церемониал как раз облегчил их задачу и пригодился для похорон самого Александра.
11 декабря тело императора Александра перенесли в собор Александровского монастыря, поставив на специально устроенном там катафалке под балдахином.
29 декабря 1825 года печальная процессия двинулась в Петербург.
На другой день князь Волконский писал так цесаревичу Константину Павловичу: «Вчерашний день был для нас ужаснейшим, ибо навеки расстались с отцом нашим, в Бозе почивающим покойным государем императором. Не могу описать вашему императорскому высочеству той минуты, в которую принесено последнее поклонение праху его, и чувств горести и скорби, всеми ощущаемых. В 10 часов утра, после литургии и панихиды, кортеж выступит отсюда с той же церемонией, какая была при переносе тела из дворца в монастырь. Народ сопровождал по всей дороге до самого ночлега и даже из сторонних деревень. Вдовствующая государыня императрица Елизавета Алексеевна изволила присутствовать при последней панихиде и прощалась с телом любезнейшего ее супруга, с коим вечная разлука не могла не подействовать на весьма ослабленное уже от скорби и прежней болезни ее здоровье».
В то же время сама Елизавета Алексеевна писала своей матери 31 декабря следующее: «Все земные узы порваны между нами! Те, которые образуются в вечности, будут уже другие, конечно, еще более приятные, но, пока я еще ношу эту грустную, бренную оболочку, больно говорить самой себе, что он уже не будет более причастен моей жизни здесь, на земле. Друзья с детства, мы шли вместе в течение тридцати двух лет. Мы вместе пережили все эпохи жизни. Часто отчужденные друг от друга, мы тем или другим образом снова сходились, очутившись, наконец, на истинном пути, мы испытывали лишь одну сладость нашего союза. В это-то время она была отнята от меня! Конечно, я заслуживала это, я недостаточно сознавала благодеяние Бога, быть может, еще слишком чувствовала маленькие шероховатости. Наконец, как бы то ни было, так было угодно Богу. Пусть Он соблаговолит позволить, чтобы я не утратила плодов этого скорбного креста – он был ниспослан мне не без цели. Когда я думаю о своей судьбе, то во всем ходе ее я узнаю руку Божию».
4 января 1826 года князь Волконский писал следующее уже императору Николаю: «Насчет сопровождения оного (т. е. тела Александра) я был в большом затруднении по неприбытию сюда никого из Санкт-Петербурга; из генерал-адъютантов граф Ожаровский не бывал по сие время; граф Ламберт хотя и находится здесь, то как он не нашего исповедания, то государыне императрице угодно было приказать потребовать генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова, коему изволила сама поручить драгоценные останки покойного супруга своего, в надежде, что ваше императорское величество благоволите утвердить сделанный ее величеством выбор и позволите графу Орлову-Денисову довершить до Санкт-Петербурга возложенное на него поручение».
Императрица Елизавета Алексеевна, кроме того, при самом выступлении из Таганрога пригласила к себе Тарасова и сказала: «Я знаю всю вашу преданность и усердную службу покойному императору и потому я никому не могу лучше поручить, как вам, наблюдать во все путешествие за сохранением тела его и проводить гроб его до самой могилы».
Процессия направилась на Харьков, Курск, Орел, Тулу в Москву. Тарасов пишет, что начальствовавший над церемонией и войсками, составлявшими эскорт, граф Орлов-Денисов наблюдал везде строгий порядок и военную дисциплину. На козлах колесницы постоянно сидел лейб-кучер покойного государя Илья Байков. Все ночлеги были в селах или городах, так что гроб всегда ночевал в церквах. Усердием жителей сооружались великолепные катафалки. В каждой епархии на границе встречал архиерей с духовенством всего уезда, чтобы сменить духовенство предшествовавшей губернии. В городах войска выстраивались шпалерами, и, где была артиллерия, во время следования процессии производилась пальба. У колесницы народ нередко отпрягал лошадей и вез ее на себе. Переезды были обыкновенно не более пятидесяти верст. На границе каждой губернии останавливались в поле, и губернатор одной губернии передавал церемониал губернатору другой, который и провожал процессию через свою. На всем пути, даже в степных местах, стекались жители большими массами; в городах, а в особенности в губернских, стечение народа принимало обширные размеры. Не было недостатка и в разных нелепых слухах, которые, как говорит Тарасов, распространялись среди народа неблагонамеренными людьми и вызывали со стороны графа Орлова-Денисова принятие необходимых мер предосторожности. Так, например, когда шествие приближалось к Туле, донесли, что фабричные намереваются вскрыть гроб; но все обошлось благополучно. Оружейники просили только отпрячь лошадей и везти колесницу до города на расстоянии пяти верст.