Александр I = старец Фёдор Кузьмич?
Шрифт:
Государь изволил писать в Санкт-Петербург к ее императорскому величеству государыне императрице Марии Федоровне, приказал сделать отправление 6-м числом, запретив писать о его болезни, изволил мне сказать: «Боюсь я экстрапочт, чтобы не навлекли хлопот известием о моей болезни и не встревожили бы тем матушку». На сие я сказал, что напишут то, что ему угодно, но вместе с сим полагал я, что лучше писать правду, потому что нельзя совершенно отвечать, чтобы кто-нибудь из жителей не написал чего и более, чем скорее может всех встревожить. Вечером сделался пот, который продолжался всю ночь.
9 ноября. Ночь была изрядная.
Поутру хотя пот и продолжался, но государь чувствовал себя лучше, что продолжалось во весь день.
Как в тот день должна была отправиться экстрапочта в Санкт-Петербург,
10 ноября. Государь проводил ночь изрядно, но к утру сделалось хуже. В 8 часов принял шесть слабительных пилюль, в 11 часов утра, вставая с постели за нуждою, получил обморок и весьма ослабел. Во весь день продолжался жар, а к вечеру сделался сильный пот и забывчивость, отчего мало уже и почти совсем не говорил, как только чего просил.
11 ноября. Государь проводил ночь спокойно и поутру чувствовал себя лучше; приказал позвать императрицу, которая оставалась у его величества до самого обеда. Вечеру в 6 часов опять сделался жар, и когда его величество встал за нуждою, с ним был обморок, но не столь сильный, как первый. К ночи жар убавился; потом продолжался во всю ночь, отчего его величество худо почивал.
12 ноября. Поутру жар продолжался; приказывал мне сделать ему питье из апельсинов, которое я вместе с господином Виллие ему сделали, чем его величество был очень доволен и меня благодарил. Позвать изволил к себе императрицу, которая изволила оставаться целый день. К вечеру сделалось легче.
13 ноября. Государь провел ночь изрядно и поутру принимал слабительное; жар уменьшился до полудня, потом опять начался и продолжался во всю ночь. Вечером принимал два клистира, которые много облегчили. Во весь день мало изволил говорить, кроме что иногда просил пить; апельсинный лимонад ему опротивел, просил сделать другой, почему и сделали из вишневого сиропа.
14 ноября. Поутру жар у государя был поменее, и его величество делал весь свой туалет и брился, как обыкновенно. Около обеда сделался опять сильный жар, и за ушами шея к голове приметно покраснела, почему Виллие и Стоффреген предложили его величеству поставить за уши пиявки, но государь и слышать о сем не хотел… В 8 часов вечера при императрице встал и спустил ноги с постели, отчего сделался ему сильный обморок… Государыня, видя, что жар не уменьшается, изволила решиться предложить его величеству приобщиться, говоря: «Я имею к вам одно предложение: так как вы отвергаете все средства, которые предлагают врачи, то я надеюсь, что вы примете то, которое я имею вам предложить». «Что такое?» – спросил император. – «Это причаститься», – ответила императрица. – «Разве мое положение так опасно?» – спросил его величество. – «Нет, – ответила императрица, – но это такое средство, к которому прибегает всякий христианин во время болезни». Император ответил, что он принимает его с большим удовольствием, и приказал пригласить священника. В самое сие время сделался его величеству пресильнейший пот, почему доктора положили повременить с причастием, пока пот будет продолжаться. Я между тем занялся наставлением священника соборной здешней церкви отца Алексея Федотова…
15 ноября. Жар продолжался до 4 часов утра. В 6 часов сделалось его величеству хуже, о чем я немедля доложил ее величеству, которая, пришедши к государю, тотчас напомнила о духовнике, и вместе с тем г-н Виллие объявил государю, что он в опасности. Его величество приказал позвать духовника и, прослушав молитвы к исповеди, обратился к императрице, сказав: «Оставьте меня одного». Когда все вышли, то государь изволил исповедоваться, а по окончании приказал духовнику позвать императрицу, с коей взошел опять и я с генерал-адъютантом Дибичем и с докторами Виллие, Стоффрегеном, Тарасовым и камердинерами; государь изволил приобщиться Святых Тайн, после чего духовник, поздравя его величество, просил его не отказываться от помощи медиков и советовал по обычаю здешнему приставить пиявки. Умоляя государя не терять времени, стал с крестом в руках на колени. Государь сказал: «Встаньте» – и, поцеловав крест и духовника, сказал, что никогда не ощущал большего удовольствия, как в сей раз; обратясь к императрице, взял ее руку и, поцеловав оную, сказал: «Я никогда не испытывал большего удовольствия и я вам очень благодарен».
Как жар не убавлялся, напротив того, усиливался, то доктора предложили опять пиявки. Его величество, не отказываясь с тех пор ни от чего, употреблял все лекарства, какие ему были подносимы; начали с пиявок, коих поставили за уши тридцать пять по обеим сторонам, что продолжалось довольно долго, и крови довольно было вытянуто; жар хотя и уменьшился, но ненадолго, и к ночи было хуже. Прикладывали синапизмы к рукам и к бедрам.
16 ноября. Ночь проводил худо и все почти в забытьи; в 2 часа ночи попросил лимонного мороженого, которого откушал одну ложечку, потом во весь день ему было худо, к вечеру положили еще к ляжкам синапизмы, но жар не уменьшался. Государь был все хуже, в забытьи, и ничего не говорил.
17 ноября. Ночью было государю худо, поутру в 6 1/2 часов положили на спину шпанскую муху. В 10 часов утра стал всех узнавать и немного говорить, т. е. только просил пить. К вечеру сделалось хуже, однако позвал меня и сказал: «Сделай мне» – и остановился. Я спросил у его величества, что прикажете сделать? Посмотрев на меня, отвечал: «Полосканье». Отошед от него, заметил, что уже нельзя ему полоскать рта, потому что сил не имел, чтобы подняться, а между тем забылся опять и был всю ночь в опасности.
18 ноября. Поутру государь стал немного посильнее, что и продолжалось до вечера, но к ночи сделался опять сильный жар… В 11 часов и 40 минут вечера опасность начала прибавляться, и с тех пор все уже был в забытьи.
19 ноября. Государь оставался в забытьи во все время до конца, в 10 часов и 50 минут испустил последний дух. Императрица закрыла ему глаза и, поддержав челюсть, подвязала платком, потом изволила пойти к себе.
Таганрог. 7 декабря, 1825 г.
Генерал-адъютант князь Волконский».
Кроме этого, есть еще крайне интересные записки императрицы Елизаветы Алексеевны на французском языке, которые мы считаем необходимым для полной характеристики момента привести целиком; они тоже касаются как раз того же времени, начиная с момента возвращения из Крыма.
«Он возвратился из путешествия по Крыму в четверг 5 ноября около семи часов вечера. Так как он опоздал более обыкновенного зайти ко мне, то мне пришла мысль, что он мог вернуться больным; я испытывала беспокойство и неопределенную тоску, а при виде плошек, освещавших улицу так же, как при его возвращении из Новочеркасска, я сказала себе с грустью: «Он отправится отсюда еще раз, но уже больше не возвратится». Когда он вошел, мой первый вопрос был: «Здоровы ли вы?» Он мне сказал, что нет, что у него лихорадка уже два дня, он думает, что схватил крымскую лихорадку. Я его усадила, у него был жар, он мне сказал, что полковник Со ломко и слуга Евстифеев тоже заразились ею. У себя он приписывал причину ее барбарисному сиропу, который он пил в Бахчисарае, когда хотел очень пить; он полагал, что так как от этого питья у него приключилось расстройство желудка и так как эта болезнь его ослабила, то он сделался более восприимчивым к заболеванию лихорадкой. Он сказал, что после первого приступа он не предупредил Виллие и что пригласил его только после второго, что тот дал ему пунш и что в течение дня его не лихорадило; он приказал принести себе чаю с лимоном, а когда доложили о Виллие, он пригласил его для того, чтобы сказать ему, что он чувствует себя довольно хорошо, что его не знобит, но что ему жарко. Я без труда уговорила его пойти лечь спать пораньше, хотя он еще с полчаса рассказывал о своем путешествии, а выходя, пожелав мне покойной ночи, он прибавил: «Я очень рад, что вижу вас опять» – так как, получивши известие о смерти короля Баварского, он мне писал, что будет беспокоиться о том, какое действие окажет это на меня, и что он не успокоится, пока меня не увидит.