Александр I = старец Фёдор Кузьмич?
Шрифт:
На самом же деле это произошло из-за женитьбы Константина Павловича на графине Иоанне Грудзинской, названной в тайном манифесте княгинею Лович.
Еще до начала цикла поездок по России Александр был взволнован и потрясен пожаром в Царскосельском дворце, истребившим значительную его часть; Александр видел в этом даже дурное предзнаменование.
Наряду со злым гением у себя дома в образе Аракчеева, Александр и вне своего государства имел такого же в лице Меттерниха: на конгрессе в Троппау последний явно задался целью подчинить себе Александра. Меттерних имел с ним трехчасовую беседу и обратил внимание своего собеседника на замеченную в нем сравнительно с 1813 годом перемену. На это Александр сказал ему: «Вы не понимаете, почему я теперь не тот, что прежде; я вам это объясню. Между 1813 годом
В это же время было получено известие о бунте в Семеновском полку; об этом происшествии император совещался с Меттернихом. По этому случаю последний пишет так: «Царь полагает, что должна быть какая-нибудь причина для того, чтобы три тысячи русских солдат решились на поступок, так мало согласующийся с народным характером. Он доходит до того, что воображает, что не кто иной, как радикалы, устроили все это, чтобы застращать его и принудить вернуться в Петербург; я не разделяю его мнения. Превосходило бы всякую меру вероятия, если бы в России радикалы уже могли располагать целыми полками, но это доказывает, насколько император изменился».
После четырехлетнего отсутствия Александра, казалось, настало уже время возвратиться ему в свою столицу, где его ждали. Он ограничился письмом к княгине Софье Сергеевне Мещерской 23 октября 1820 года такого содержания: «Мы заняты здесь важнейшей заботой, но и труднейшей также. Дело идет об изыскании средства против владычества зла, распространяющегося с быстротою при помощи всех тайных сил, которыми владеет сатанинский дух, управляющий им. Это средство, которое мы ищем, находится, увы, вне наших слабых человеческих сил. Один только Спаситель может доставить это средство Своим божественным словом. Воззовем же к Нему от всей полноты, от всей глубины наших сердец, да сподобит Он послать Духа Своего Святого на нас и направит нас по угодному Ему пути, который один только может привести нас к спасению».
Наконец 24 мая 1821 года Александр, уже целый год отсутствовавший в России, возвратился в Царское Село. Но и тут его ждали невеселые вести. С одной стороны, греческое восстание легко могло против воли вовлечь Александра в войну с Турцией, а с другой, – внутри страны далеко не все могло радовать.
Александру пришлось услышать донесение о тайных политических обществах. Это известие сильно поразило его самолюбие. Считая совершенно недопустимым, чтобы против него были тайные заговоры, он был уязвлен в самое сердце.
«Друг мой Васильчиков! – сказал он печальному вестнику, Васильчикову. – Так как вы находитесь у меня на службе с начала моего царствования, то вы знаете, что и я когда-то разделял и поощрял эти мечтания и заблуждения. – И потом после длинной паузы добавил: – Не мне наказывать».
Кроме этого доклада Бенкендорф представил государю еще отдельно особую записку с подробным изложением дела; после смерти Александра она была найдена в бумагах в кабинете Царскосельского дворца без всякой пометки.
Вместе с тем в личном характере Александра начали замечаться черты, ясные даже поверхностному наблюдателю: усиление подозрительности, бывшей в нем и раньше, мнительность и задумчивость. Например, известен такой случай: однажды генерал-адъютанты Киселев, Орлов и Кутузов, стоя во дворце у окна, рассказывали друг другу анекдоты и хохотали. Вдруг проходит император, они перестают смеяться, но появление его было так неожиданно, что на лицах еще видны были следы усмешки. Через несколько минут государь посылает за Киселевым, который застает его у зеркала. Император смотрится в зеркало то с одной стороны, то с другой и, наконец, подзывая Киселева, спрашивает его, что в его особе могло бы быть смешного. Удивленный, или, лучше сказать, пораженный этим вопросом Киселев отвечает, что он его не понимает. «Скажи мне правду, – продолжает государь, – может быть, сзади моего мундира есть что-нибудь, давшее повод к насмешкам, потому что я видел, как ты с двумя товарищами своими надо мною насмехались». Можно легко себе представить изумление Киселева, который сказал решительно государю, что он до тех пор не выйдет из кабинета, пока император не убедится в несправедливости своего обвинения. «Пошлите, – сказал он, – за Кутузовым и Орловым, пусть они вашему величеству расскажут, о чем мы смеялись». После долгих стараний он, наконец, сумел убедить Александра в своей невинности.
Великая княгиня Александра Федоровна в своих записках тоже останавливается на этой особенности характера императора Александра.
«Я не поняла подозрительного характера императора – недостаток, вообще присущий людям глухим, – пишет она. – Не будучи положительно глухим, император мог, однако, с трудом расслышать человека, сидящего напротив него за столом, и охотнее разговаривал со своим соседом. Ему казались такие вещи, о которых никто и не думал: будто над ним смеются, будто его слушают только для того, чтобы посмеяться над ним, и будто мы делали друг другу знаки, которых он не должен заметить. Наконец, все это доходило до того, что становилось прискорбно видеть подобные слабости в человеке с столь прекрасным сердцем и умом…»
Настроение Александра было в это время мрачно и сосредоточенно, мысли его вращались главным образом около вопросов религии. Уже в 1818 году он сказал в Москве графине Софии Ивановне Соллогуб следующее: «Возносясь духом к Богу, я отрешился от всех земных наслаждений. Призывая к себе на помощь религию, я приобрел то спокойствие, тот мир душевный, который не променяю ни на какие блаженства здешнего мира…»
В записках современников мы находим очень характерные черты, совпадающие с вышеописанным. «Трудно изобразить состояние, в котором находился Петербург в последние годы царствования императора Александра, – пишет один из них. – Он был подернут каким-то нравственным туманом; мрачные взоры Александра, более печальные, чем суровые, отражались на его жителях… Говорили многие: «Чего ему надобно? Он стоит на высоте могущества». «Многие другие обстоятельства и некоторые семейные тяготили его душу». «Последние годы жизни Александровой можно назвать продолжительным затмением».
Как и подобает в периоды всякого «затмения», на арену выступило все, что порождается мраком, все эти совы и нетопыри. С одной стороны, Аракчеев с своими поселениями, с другой, баронесса Крюденер с мистицизмом, аскетизмом и освобождением Греции и, наконец, Фотий со своим фанатизмом.
Фотий был, по всем признакам, несомненно душевнобольным человеком; после жалкого детства и семинарского школенья он в 1817 году на двадцать пятом году жизни был уже иеромонахом. В автобиографии, написанной от имени третьего лица, он пишет: «В летнее время некогда около августа месяца, после часа девятого, сел во власяном хитоне на стул, где было место моления, под образами, хотел встать и молиться Господу по обычаю. Но вдруг – что с ним сделалось? – увидел себя в непонятном некоем состоянии, не во сне и не наяву: увидел явно четырех бесов, человекообразных, пришедших безобразных в сером виде, невеликих по виду, и они, бегая, все хотят его бить, но опасаются именно власяного хитона на нем и говорят они между собою: «Сей есть враг наш! Схватим его и будем бить», но ни один не смел приступить к нему и бить его. Наконец сии четыре беса согласились с четырех сторон на него напасть, один спереди, другой сзади, третий с правого бока, четвертый с левого. И тако вдруг нечаянно наскочили на него, как волки, быстро, и один его так ощутительно ударил в грудь, что он, вскочив на ноги, от боли и страху испугался и, забыв молитву читать, вскоре на одр свой возлег и окрылся весь одеянием, дабы не видеть никого и ничего, и тако молитву лежа втайне сотворив в мале, весь трепетал от ужаса вражия».
Тогда Фотий пожелал видеть беса в его настоящем виде; бес явился, и «Фотий тогда пришел в ужас велий». Тем не менее он вступил с ним в борьбу, в которой едва не погиб, но был спасен, по собственному признанию, Божественной Силой свыше. Несколько месяцев сатана подсылал к нему духа злого, который внушал Фотию «явить всем силу Божию, а посему некое бы чудо сотворил, или хотя перешед по воде яко по суху против самого дворца через реку Неву». Но и тут Фотий оказался победителем против такого искушения и уклонился от совершения чудесного опыта.