Александр I = старец Фёдор Кузьмич?

Михайлов Константин

С этого дня общее состояние здоровья государя стало удовлетворительнее. Несомненно, однако, что такая тяжелая болезнь должна была подорвать еще более и без того расшатанное здоровье Александра.

Весною он переехал в Царское Село, и Тарасов следующим образом описывает порядок царского дня: «Государь в седьмом часу утра кушал чай, всегда зеленый, с густыми сливками и с поджаренными гренками из белого хлеба; потом, сделав свой начальный туалет, требовал меня для осмотра и перевязки ноги; после того, одевшись окончательно, выходил в сад через собственный выход в свою аллею, из коей постоянно направлялся к плотине большого озера, где обыкновенно ожидали его главный садовник Лямин и все птичье общество (лебеди, гуси и утки), обитавшее на птичьем дворе, близ этой плотины. К приходу его величества птичники обыкновенно приготовляли в корзинах разный

корм для птиц. Почуяв издали приближение государя, все птицы приветствовали его на разных своих голосах. Подойдя к корзинам, его величество надевал особенно приготовленную для него перчатку и начинал им сам раздавать корм. После сего давал садовнику Лямину разные свои повеления, относящиеся до сада и парка, и отправлялся на дальнейшую прогулку. В 10 часов возвращался с прогулки и иногда кушал фрукты, особенно землянику, которую он предпочитал всем прочим фруктам. К этому времени г-н Лямин обыкновенно приносил большие корзины с различными фруктами из обширных царскосельских оранжерей. Фрукты эти, по собственному его величества назначению, рассылались разным придворным особам и семействам генерал-адъютантов, кои занимали домики китайской деревни.

После того государь, переодевшись, принимал разных министров, по назначению приезжавших с докладами из Петербурга, и начальника Главного своего штаба. Окончив свои занятия, в третьем часу отправлялся в Павловское к вдовствующей императрице, августейшей своей матери, целовать ее руку, и, возвращаясь оттуда, в четыре часа обедал. После обеда государь прогуливался или в экипаже, или верхом. В девятом часу вечера кушал чай, после коего занимался работой в своем маленьком кабинете; в одиннадцать часов кушал, – иногда простоквашу, иногда чернослив, приготовляемый для него без наружной кожицы. Часто случалось, что его величество, откушавши сам, приказывал камердинеру своему простоквашу или чернослив отсылать на ужин мне. Перед тем как государю ложиться в постель, я обязан был войти, по требованию его, в опочивальню осмотреть и перевязать его ногу. После чего его величество, перекрестясь, ложился в постель и тотчас засыпал, всегда на левом боку. Государь засыпал всегда тотчас и самым крепким сном, так что шум и крик дежурного камердинера и лакеев, прибиравших обыкновенно в почивальне его платье, белье и разные вещи, нимало не препятствовали сну его, что для меня в первый раз казалось чрезвычайно необыкновенным и неучтивым со стороны его прислуги. Но его камердинер Завитаев тогда же уверил меня, что как только государь ляжет в постель и он его укроет одеялом, то хоть стреляй из пушки – государь не услышит».

Тот же Тарасов так характеризует Александра: «Император был очень религиозен и чрезвычайный христианин. Вечерние и утренние свои молитвы совершал на коленях и продолжительно, от чего у него на верху берца у обеих ног образовалось очень обширное омозолестение общих покровов, которое у него оставалось до его кончины».

Далее он же говорит: «Император в резиденциях и в путешествии всегда почивал на походной кровати – на матраце, набитом соломой, с ложбиною в середине, а в головах всегда была сафьянная подушка, набитая сеном. В ноги всегда клался сафьянный валик, а под правую руку другой валик, поменьше, – и всегда спал на одном левом боку, не изменяя этого положения во всю ночь».

Не успела кончиться эта болезнь Александра, как на него уже накинулась стая, давно поджидавшая случая пустить в ход свои замыслы. Это были Аракчеев, Фотий, митрополит Серафим, Магницкий и другие, старавшиеся о сокрушении министерства духовных дел и народного просвещения, состоявшего с 1816 года под ведением князя А.Н.Голицына. Фотий выступил в поход после бывшего ему в начале 1824 года видения. Он видел себя в царских палатах, стоящим перед царем, который просил его, дабы он благословил и исцелил его. «Тогда Фотий, обняв его за выю, на ухо тихо поведал ему, како, где, от кого и колико вера Христова и церковь православная обидима есть: царь же приял все реченное, дал манием Фотию ведать, что, сколько возможно и успеет, всячески постарается исправить все нужное для церкви, свой стыд тем прикрыть и болезнь исцелить, в тайне содеянную без умысла злого, по неведению и соблазну других».

20 апреля 1824 года Фотий был принят императором, но был проведен тайным образом с секретного входа, «дабы сие не было всем гласно». Фотий старался запугать государя, раскрывая перед ним картины политических заговоров и государственного переворота. Ему удалось это. По крайней мере император был уверен, что Сам Бог послал ему спасение от страшной опасности. «Господь, сколь Ты милосерд ко мне, – сказал он, молясь. – Ты мне как прямо с небес послал ангела своего святого (это Фотия-то!) возвестить всякую правду и истину! Буди милость Твоя ко мне! Я же готов исправить все дела и Твою святую волю творить». Обратясь затем к Фотию, государь сказал: «Отец Фотий! Не возгордися, что я сие сказал тебе, я так о тебе чувствую».

Напуганный зловещими предсказаниями Фотия, государь сказал ему, чтобы он «написал для совершения намерения в дело план о всем».

По словам Фотия, государь, «благодаря его за ревность к истине и видя, что сам он, вовлечен будучи, много к тому содействовал своею царской силой, просил помощи от Господа в делах и сказал: «О, Фотий! Сотвори о мне здесь ко Господу молитву, да осенит меня сила Вышнего на всякое дело благое». С этим словом царь великий перед священноначальником отцом Фотием пал на колени, сложа руки к сердцу, велел на главу свою ему положить руки и прочитать молитву. Фотий, видя в сем не только всесовершенное содействие свыше ему, яко в слове и деле истины за веру и благочестие, но и совершенное благопокорение царя на всякое дело благое, возложил руки свои крестообразно на главу цареву помазанную, тихо возведя ум и сердце к Богу, читал, глаголя сии слова: «Царю Небесному! Утешителю…» И знаменая главу цареву десницей, отступил от царя; царь же, смиреннейший царь, яко кроткий Давид, царь мудрый, царь по сердцу Божию, достойный сосуд благодати Святого Духа, поклонился по молитве в ноги, яко кающийся человек к Богу, не человеку, но Богу в лице человека поклонився, востал. Фотий же видел благодать Святого Духа, яко росу, на руно окрест сходящую, яко фимиам кадильный над царем, окрест его величества; в лице его был зрак света лица Божия. Посем, царя Фотий благословив, исходил из палаты царевы… Тайной лестницей сошел он вниз и, изшед из двора царского прежним путем, скоро идя, сев в карету, прибыл к дщери своей девице Анне».

В это время Фотий уже жил в Петербурге под кровом «дщерь-девицы» Анны.

29 апреля он послал государю третье послание о том, как пособить, дабы остановить революцию. К этому посланию был приложен «план разорения России и способ оный план вдруг уничтожить тихо и счастливо».

Фотий говорит, что он молился Господу Богу и что ему было открыто, что нужно делать немедленно. В числе мероприятий, указанных Фотию свыше, главнейшие заключались в уничтожении Министерства духовных дел и Библейского общества; Синоду же быть по-прежнему и «духовенству надзирать при случаях за просвещением, не бывает ли где чего противного власти и вере».

После четвертого послания, которое тоже было тайно передано Александру, Фотий неожиданно предал анафеме министра князя Голицына, случайно заспорив с ним в доме графини Орловой. Дело кончилось отставкой Голицына и назначением на его место адмирала Шишкова. Около этого же времени Александр был потрясен известием о смерти дочери Марии Антоновны Нарышкиной, Софии, к которой он относился особенно участливо.

В конце того же года было совершено опять огромное путешествие по восточным областям европейской России. Но тотчас по возвращении ему пришлось пережить еще одно тяжелое испытание во время наводнения 7 ноября 1824 года. Александр принял это за наказание за свои грехи.

Наконец, у него явилось очень близко затрагивавшее его огорчение – это болезнь императрицы Елизаветы Алексеевны. Мрачное настроение не покидало Александра, он стал еще более угрюм и необщителен, и в то же время ему было сообщено уже о существовании тайного общества, и это не могло не оказывать своего действия на его душевное состояние. Тем не менее, а, может быть, именно поэтому, 4 апреля 1825 года Александр отправился по весенней распутице в Варшаву, где 1 мая (13 по н.с.) состоялось открытие Третьего польского сейма.

По возвращении 13 июня в Царское Село Александр не мог выдержать долго и вновь отправился в путь, на этот раз – к Аракчееву в Грузино, оттуда проехал в Юрьевский монастырь к Фотию для беседы.

Ввиду ухудшения здоровья императрицы Елизаветы Алексеевны приходилось уже думать о новом переезде на юг. Был выбран местом пребывания Таганрог.

Отъезд на юг и Таганрог

После прощания с Павловском, где Александр был особенно грустно настроен, он 1 сентября 1825 года выехал из Петербурга, чтобы уже в него не возвратиться.