Александр Посохов. "Всемогущий из С С С Р"
Шрифт:
– Знаю, конечно, - смиренно успокаиваясь, подтверждает Панкратов.
– А раньше почему не женились?
– Раньше он говорил, что ему нельзя семьёй обзаводиться.
– А потом что изменилось?
– Потом он как-то убедил своих или его убедили, что ему надо для виду другую жизнь начать. Думали, признает официально, как положено на свободе, жену с сыном, тогда семейное положение, если снова арестуют, спасёт его от высшей меры. Да поздно и напрасно всё это было. Его давно уже на особом режиме держали, под постоянным надзором. Жить ему разрешили только здесь с нами. В другие города въезд ему был запрещён. Всё новую жизнь хотел начать. Но всё равно бывшие подельники приезжали к нему зачем-то со всей страны. Головой его называли, кличка у него такая была. Короче, не получилась у отца твоего новая жизнь, ни
– Ещё бы не помнить. Получается, рос я себе спокойно без отца, а потом ты мне его подарила. А ты у меня спросила, зачем он мне такой!
– Панкратов видит, что мать тоже сильно расстроена и, понизив голос, примирительно продолжает.
– Ладно, что было, то было. Ничего уже исправить нельзя. Отцов не выбирают и обратно не рождаются. А за что хоть его расстреляли?
– Подробности я не знаю, - отвечает мать.
– Приехал какой-то мерзкий тип из Одессы, переночевал у нас тут, отец сразу уходить стал куда-то надолго, молчал, а дней через десять его забрали. Якобы за организацию каких-то криминальных разборок на Урале. Судили его одного закрытым областным судом в особом составе. Никакие адвокаты ничего сделать не смогли, всё решено было заранее. Свидание мне с мужем не дали. Поэтому не знаю, сынок, правда, не знаю.
– Не хочешь говорить, и не надо, - садясь за стол напротив матери, говорит Панкратов.
– Если ты считаешь, что мне лучше не знать этого, то пусть так и будет. Тем более, что это не имеет уже никакого значения и никому неинтересно. Нет его больше и точка. Но всё равно не могу понять, что за любовь такая роковая, где ты его нашла-то?
– Там и нашла, где он сам был, - тяжело вздохнув, отвечает мать.
– Война началась, я в детдом работать устроилась, надо было бабушке и младшим сёстрам помогать, дед ведь на фронт ушёл. Вот и взяла я там как-то для сестрёнок старые рваные чулочки. Сама ещё можно сказать ребёнком была, не сообразила. А завхозиха выслужилась, донесла, куда следует. Меня арестовали и в тот же день, ни в чём не разобравшись, девчонку ещё малую и неразумную, сразу в общий лагерь под конвоем отвезли. А там кого только не было. Зоны были разные, мужская и женская, жили отдельно, а работали вместе, приставать ко мне с первого дня стали. Короче, пропала бы я, сынок, если бы отец твой не увидел меня случайно. Я ему очень понравилась. Вот он и распорядился по зонам, чтобы меня никто не трогал. Даже сами охранники следили, чтобы никто ко мне не прикасался. И в работе мне помогали, поднести там что-нибудь тяжелое. Я у станка работала, не доставала до механизмов. Так мне даже специальную подставку изготовили, чтобы удобно было. Потом была какая-то проверка по моему делу, разобрались во всём, тоже, наверно, не без его вмешательства, вошли в положение и через полгода меня освободили. После этого отец уже не выпускал меня из виду, всё всегда знал про меня и всегда ко мне возвращался. Отца очень все боялись. Правда, пока он жив был. Помнишь, как у тебя голубей всех разворовали, когда его не стало. И, кстати, ещё одно. Чтобы ты знал, каким на самом деле был твой отец и как он страдал. Он ведь нашёл свою родную мать. Она стала известной артисткой там, за границей, и после войны приезжала к нам с гастролями. Он выследил её и хотел отомстить ей за свою загубленную жизнь. Помню, рассказывал мне, как шёл за ней от театра по улице, дышал ей в спину, финку в руке сжимал, которую ему специально для этого изготовили. А ударить не смог. Так и не узнала она, что её в Москве чуть собственный сын не зарезал.
– Ладно, мама, извини, пожалуйста, за несдержанность, - говорит Панкратов.
– Зря я так гневно вспылил. Но ты меня тоже пойми. Все ведь планы рушатся. Так студентом хотелось стать, учиться, лекции слушать. А сейчас что, в армию пойду, отсрочка закончилась. Они там, в военкомате, дело своё знают.
– Понимаю, Саша, - сочувственно говорит мать.
– Ну, что тут поделаешь, терпи.
– Только и остаётся, что не унывать, терпеть и ждать, - говорит Панкратов, встаёт, одевается и уходит.
Сумерки. Панкратов в том же заброшенном сквере.
– Ну что, Кайзер, морда фашистская, вот и встретились, - говорит кто-то кому-то.
– А ты думал, мы забудем и не поблагодарим тебя за нюх твой поганый.
Панкратов выходит из-за кустов и видит, как двое молодых парней, один из них с ножом, приготовились напасть на стоящего напротив них прилично одетого мужчину лет тридцати или чуть старше.
– Эй, как вас там, ку-ку!
– бодрым голосом окликает всех Панкратов и намеренно делает несколько шагов так, что оказывается между противниками.
– Вали отсюда!
– гонит Панкратова один из парней.
– У нас тут свои игрушки, шутим мы.
– Интересные игрушки, - говорит Панкратов.
– Двое на одного, да ещё с холодным оружием. А меня примете, я тоже люблю пошутить?
– Ты чё буровишь, баклан!
– возмущается тот, что с ножом, и начинает двигаться на Панкратова.
– Ох, и не повезло же вам сегодня, - намеренно изображая звериный оскал, произносит Панкратов, слегка приседает, выставляет перед собой руки и сам с устрашающим прищуром медленно идёт навстречу вооруженному бандиту. Тот, которого назвали Кайзером, при этом начинает заходить сбоку с явным желанием предпринять какие-то действия совместно с Панкратовым.
– Не лезь!
– не отрывая сосредоточенного и напряженного взгляда от противника, приказывает Панкратов.
– Беги или встань за дерево и не дёргаться. Я сам справлюсь.
Произнеся последнее слово, Панкратов внезапно подбирает с земли горсть трухи из старой травы и листьев, кидает её в лицо тому, что с ножом, а сам резко бросается на него, толкает его головой в живот и, приподняв его ноги, сильно пинает ему в копчик. После этого Панкратов стремительно отскакивает в сторону, точно за спину второму бандиту, хватает его за волосы, с ударом коленом по затылку валит на землю и сильно бьёт каблуком ботинка в грудь. Затем Панкратов снова поворачивается к первому и предпринимает попытку ещё раз прицельно ударить по нему. Но тот, кого Панкратов так дерзко и смело принялся защищать, останавливает его.
– Хватит с них, а то прибьёшь ещё ненароком, - говорит он, берёт Панкратова за рукав и со словами "А ну-ка, пройдём со мной, герой" отводит его к расположенному рядом неработающему полуразрушенному фонтану, где вынимает из своего кармана красное удостоверение и представляется.
– Виктор Краузе, старший инспектор уголовного розыска. Дальше не пойдём, потому что мне ещё этих двоих определить надо, когда они в себя придут.
– Краузе садится на гранитный бордюр фонтана и приглашает присесть Панкратова.
– Ну, как хоть зовут-то моего спасителя? Только предупреждаю, отвечай, как есть, не выдумывай, всё равно ведь узнаю, если соврёшь или промолчишь.
– Александр.
– Фамилию назови.
– Панкратов, - отвечает Панкратов и сам спрашивает.
– А почему Кайзер?
– Да ерунда, так называют меня вот такие ублюдки, каких ты только что уложил. Очень эффектно, между прочим. А не слишком жестоко, как сам думаешь?
– А чего их жалеть, - говорит Панкратов.
– Не ты их, так они тебя.
– Тоже верно, - соглашается Краузе.
– Я их знаю, так себе шушера уголовная. Они, видимо, решили отомстить мне за первую реальную отсидку, которую я им устроил. Хотя в курсе, конечно, что настоящие урки сотрудников милиции зря не трогают. Вот и выследили меня здесь, беспредельщики мокроносые. А я ведь забрёл сюда специально, чтобы тоже выследить, кто же тут систематически людей избивает. И теперь я догадываюсь, кто.
– Не систематически, а иногда, - возражает Панкратов.
– По субботам только. И не избиваю, а тренируюсь.
– А сегодня почему здесь?
– спрашивает Краузе.
– Сегодня у меня настроение плохое, - объясняет Панкратов.
– Я не знал, куда себя деть. Вот и пришёл сюда посидеть и подумать, как дальше жить.
– Что-то не нравятся мне эти тренировки на живых людях, - говорит Краузе.
– Какие это люди, - опять возражает Панкратов.
– Гниды паршивые. Бить и давить их надо, другого обращения они не понимают. И вообще, не знаю как ты, а я пьяниц и эту, как ты их назвал, шушеру уголовную с детства очень даже не люблю.