Александр у края света
Шрифт:
Тирсений, под влиянием тошнотворной сентиментальности, ставшей доминантной чертой его личности, предложил назвать город Калликсеной в честь его жены. Конечно, на ином уровне это название можно было трактовать как «Прекрасный Чужеземный Город», но все равно, никого из нас это не устраивало, ибо город давно не был для нас чужим, превратившись в дом. Основатель по имени Менипп предложил имя Апеция, что означает одновременно и «колония» и «дом вдали от дома» — изящно, однако слишком поверхностно для нас. Нам требовалось нечто простое и надежное.
Другой Основатель предложил название Эвксенополь — тройное значение: «Город, дружественный к чужестранцам», «город на Черном Море» и «Город, основанный Эвксеном», но я уговорил его снять предложение, посулив в противном случае перерезать ему глотку. Мое собственное предложение — Александрия ап Ольвия — никого, кажется, не вдохновило.
Естественно, это было вопиющим лизоблюдством как раз того уровня подхалимажа, который нравился Александру — все-таки наш торговый баланс не ухудшался,
В конце концов определились фавориты: Аполлония, поскольку наш храм был номинально посвящен Аполлону — из-за того, что у скульптора Агенора завалялась невыкупленная статуя Аполлона, которую он с радостью передал попечителям храма за символическую плату), и Антольвия («Как раз напротив Ольвии») — название, которое при всех своих очевидных недостатках обладало по крайней мере двумя достоинствами: оно соответствовало действительности и было полезно в смысле привлечения торговцев, которые может быть и хотели бы наведаться к нам, но не знали, где нас искать.
Мы остановились на Антольвии — оказалось, что другая Аполлония располагалась достаточно близко, чтобы возникли известные проблемы — и перешли к следующему этапу работ, а именно — подготовке к празднику вина.
Ясное дело, первое, что необходимо для проведения праздника вина — это вино; поэтому мы заготовили некоторое его количество — преизрядное количество, если точнее. Излишне и говорить, что мы готовили его на греческий манер, и поскольку твоему народу, судя по жиже, наполняющей стоящую сейчас передо мной чашу, надо узнать об этом благородном искусстве как можно больше, я остановлюсь на этом моменте поподробнее. Я ни на что не намекаю, но долг историка — сохранять сведения, которые могут оказаться полезными или вдохновляющими для будущих поколений, поэтому удели им внимание.
Так вот — на дворе ранняя осень, Арктур восходит и ягоды винограда достигают нужного размера и формы. Рекрутировав всех членов сообщества, способных ходить, но делающих это недостаточно проворно, чтобы успеть сбежать, ты отправляешься на виноградник с солидным запасом больших плетеных корзин, частой сетки и деталями винного пресса. Пока остальные в поте лица своего и с болью в спине наполняют корзины виноградом, по возможности ободряй и вдохновляй их. Сам же собери винный пресс, представляющий собой деревянное корыто с четырьмя ножками примерно два на два шага размером — при этом передние ножки чуть короче задних — и с желобом спереди, по которому будет сбегать виноградный сок. Усердные помощники извлекут виноградные грозди из корзин и загрузят их в большущий грязный мешок из сетчатой ткани, а мешок уложат в давильное корыто. Тут ты лезь в ящик и начинай давить виноград — сперва стоя на мешке коленями, а потом выпрямившись в рост и выжимая оставшийся сок ступнями ног, переступая равномерно и с силой. Сок побежит по желобу в кувшины, которые позднее погрузят в повозки, отвезут домой и опорожнят в большие бродильные чаны, где он останется по меньшей мере на шесть месяцев, когда завершатся все работы по подрезке, а Арктур будет восходить в сумерках — только тогда перельешь ты его в амфоры и запечатаешь смолой, чтобы впоследствии выпить или продать каким-нибудь излишне доверчивым людям. Этим способом получают легкое, терпкое вино, которое можно пить всю ночь, разводя пополам с водой, без риска умереть или отправиться домой в тачке.
Другой способ, которым мы иногда пользуемся, не в пример хуже, но все же превосходит ваш — это отвезти ягоды домой и выжать их в большой яме с обожженным глиняным дном, способной вместить весь урожай и по крайней мере трех человек и снабженной желобом или стоком где-то на шаг выше дна. Шкурки и косточки остаются в яме вместе с выжатым соком, яма накрывается дублеными шкурами и не тревожится шесть месяцев или около того, пока не приходит время разливать темный, густой результат ваших усилий по амфорам. Так получается крепкое красное вино, отдающее распадом и смертью, которое лучше всего пить несчастным жителям какого-нибудь отдаленного города — не разводя и с большим количеством меда и тертого сыра. Ну, мы свое вино приготовили первым способом и стали ждать, когда оно свершит свое маленькое чудо. У нас была куча работы, чтобы занять время ожидания — вспашка и боронование, посадка бобов, а затем еще перепахивание паровой земли на солнцестояние, чтобы ее хорошенько проморозило зимой. Лето клонилось к закату, стало достаточно прохладно, чтобы сидеть под полуденным солнцем, так что мы решили разобраться с судебными исками, накопившимися за страду. В тот год, насколько я припоминаю, разбиралось дело «Атакующей Дождевой Воды», которое запало мне в память исключительно по причин невероятного накала страстей, жертвой которого пали два дурака — истец и ответчик.
Исходные обстоятельства
Засим последовал жаркий и откровенный обмен мнениями между заинтересованными сторонами, завершившийся кулачной потасовкой и судебным иском. Дело осложнялось тем, что ответчик (иллириец) одержал в потасовке убедительную победу, вследствие чего конфликт из спора между соседями превратился в реванш вечной битвы добра и зла.
Если мне суждено занять вакантное место судьи в загробном мире, первым делом я вынесу рекомендацию включать самых страшных грешников в жюри присяжных, обреченных выслушивать прения двух земледельцев. Смех смехом, но независимо от собственно исхода дела, больше всех страдали бедолаги, в обязанность которых входило целыми днями сидеть смирно и изыскивать способы оставаться в здравом уме, пока маленький легковозбудимый грек и крупный немногословный иллириец обменивались мнениями друг о друге пред лицом своих сограждан. Истец, уверенный, что любая мысль, повторенная достаточное количество раз, становится истиной, ухитрился до того опротиветь мне, что я против воли вынес бы решение в пользу ответчика, если бы суд завершился сразу после его выступления. Однако едва ответчик начал говорить, я быстро пересмотрел свое мнение. В то время как истец мучительно долго рассказывал простую историю, ответчик попытался втиснуть необычайно запутанную повесть в несколько обрывочных фраз и ряд неартикулированных междометий. Насколько мне удалось реконструировать его мысль, он настаивал, что не может быть обвинен в Блокировании Русла Злонамеренно или по Неосмотрительности (как того требовал истец), поскольку в минувшие годы ни разу не было дождя, достаточно обильного, чтобы наполнить указанную канаву, и потому канава не может считаться руслом; более того, к возведению стены его вынудили безжалостные атаки соседских коз, причинявших за один день больше ущерба, чем вода могла причинить за месяц; и, наконец, добавил он, куда, по мнению суда, он вообще мог девать столько воды? Выпить, может быть? Это нельзя было назвать весомым в юридическом смысле аргументом, однако общий смысл можно было уловить, не пытаясь вывернуть собственное воображение под прямым углом к разуму.
На мой взгляд, разумно и справедливо было бы проигнорировать выступления обеих сторон и разбирать дело в том виде, в каком оно было представлено изначально, что свело бы его к бесхитростной судебной процедуре. Однако столь же печальная, сколь и универсальная истина заключается в том, что когда люди усаживаются в прохладной тени жарким днем и принимаются сочинять законы для города, то больше всего времени и умственных усилий посвящается таким увлекательным вещам, как убийства, изнасилования и грабежи. Когда же дело доходит до гражданского судопроизводства, и в особенности — сельскохозяйственной его части, день уже клонится к вечеру, вино кончилось час или около того назад и занятие уже не кажется таким интересным; вопросы рассматриваются поспешно, опускаются и в тот момент, когда сочиненные законы следует привести в исполнение, следует кара за легкомыслие. Что касается нас, то мы ухитрились зайти по дороге, ведущей к хаосу и замятне, еще на целую стадию дальше, выбрав в качестве образца уложения Платона, сформулированные им в одном из сочинений о совершенном обществе — решение, о котором нам очень скоро пришлось пожалеть. При всей своей склонности к утомительным деталям, Платон не потрудился дать определение водному руслу — является ли оно рвом или канавой, по которым на самом деле бежит вода, или же это ров или канава, предназначенные служить для ее отвода, независимо от того, попадала ли в них в действительности хоть капля? Я корчился в муках, сраженный этой дилеммой, но не достиг никакого решения, когда пришло время голосовать; тут я задал себе простой вопрос — с каким из двух этих кретинов я сам согласился бы жить по соседству? Я доверился инстинктам и вынес решение в пользу ответчика.
Победил истец, хотя и с перевесом всего в четыре голоса. Большее согласие вызвал вопрос ущерба; мы присудили выплатить ему стоимость погибшего лука за вычетом суммы ущерба, нанесенного его козами — окончательная сумма выплаты равнялась стоимости среднего размера сосуда с сушеными фигами. Лично я пошел бы дальше и обязал обоих выплатить штраф за растрату определенного периода моей жизни, связанную с причинением мучительной боли и страданий, но решил, что ни один из них не обладает такой астрономической суммой.