Александр у края света
Шрифт:
Ну что ж, Фризевт, я уверен, что к этому моменту до тебя дошло, что я пытаюсь — несколько тяжеловесным образом — создать у тебя представление о том, как выглядела реальная жизнь в нашем совершенном обществе двенадцати лет отроду. Ты заметишь, что она была никоим образом не совершенна и не имела ничего общего с теми высокоумными и тщательно продуманными образцами, которые развлекали нас в послеобеденные часы в Афинах. Не знаю, хорошо это или плохо; у нас не было правительства, стоящего отдельного упоминания, только Основатели (естественным образом всеми игнорируемые) и я, который прилагал все усилия, чтобы не дай боги чем-нибудь поуправлять, пока меня не принудят к этому силой. У нас отсутствовала внешняя политика, поскольку нам даже не приходило в голову, что мы достаточно взрослые, чтобы обзавестись ею. Что касается политики экономической, то у нас был мой друг Тирсений — человек, продававший втридорога декоративную броню и негодное оружие нашим потенциальным противникам
Вот кем, стало быть, большинство из нас считало себя, когда мы готовились к грандиозной торжественной гулянке, посвященной двенадцатилетию нашей государственности; и в целом то, что мы видели в зеркале, нас устраивало. Отчасти я хотел бы взять того юного царевича Александра, которому помог взять в плен пчелиный рой, на безмятежную прогулку по Антольвии, вместо того, чтобы учить его искусству войны и чтения элегических строф. Возможно, увиденное здесь помогло бы ему ответить на вопросы, ради разрешения которых он увел македонскую армию на самый край света — и может быть, ответы, полученные при моей помощи, оказались на толщину волоска ближе к истине. Продолжая это рассуждение, если б я родился глиняным и с ушами поменьше, то был бы кувшином. Трудно писать историю, не пытаясь ее при этом не переписать.
Основатели желали начать праздник с торжественной процессии от места высадки к храму — множество улыбающихся детей, умытых и причесанных, с корзинами свежего хлеба и фруктов. За процессией должно последовать общее исполнение гомерического гимна Аполлону и некоторых сочинений Пиндара, после чего нас порадовали бы концертом для флейты и арфы, а также состязаниями атлетов.
Большинство горожан считало, что коль скоро Основателям нравится проводить время подобным образом, то пусть сами ходят и поют. Мы же предпочитали напиться до беспамятства и хорошенько пошуметь, а в завершение праздника, может быть, разнести несколько лишних статуй — например, статую меня, которую в свое время всандалили в нишу в окружающей рынок стене, совершенно против моей воли. Безлунными ночами я частенько пытался собраться с духом, отправиться к ней с молотом потяжелее и причинить ущерб общественному имуществу, но воображение так живо рисовало мне лица Основателей, если они меня поймают за этим занятием, что я так и не решился..
В конце концов был найден компромисс: процессия, гомерический гимн в сокращенном варианте и огромный чан вина в центре площади, куда каждый мог бы погрузить свою чащу. Я внес свою долю в достижение консенсуса, склонив Основателя Пердикку предоставить трех овец и трех коз для жертвоприношения и последующего угощения — я публично поблагодарил его за это исключительно щедрое предложение, не спросив сперва его согласия. Метод этот чрезвычайно эффективен, и я искренне рекомендую его тебе.
Первые пробы вина показали, что оно почти готово к употреблению, хотя сказать наверняка можно было, лишь откупорив амфоры. Наиболее пессимистичные из наших самозваных экспертов питали самые мрачные ожидания — они считали, что богатая, жирная почва и прохладный климат Ольвии сделают наше вино водянистым и сладким, лишенным оттенка злости, свойственного греческим сортам. Их опасения в определенном смысле подтвердились при открытии первых амфор — напиток получился сладким и деликатным и его следовало разводить водой в пропорции два к одному, а не пополам. Последствия этого эксперимента оказались драматическими: вы выпиваете чашу вина, не ощущая никакого эффекта, а через четверть часа валитесь с ног. Мы, впрочем, решили, что это хорошо — то, что нужно для настоящего героического празднества.
— Вставай, — сказала мне Феано перед рассветом в день торжества.
Я заворчал.
— Зачем? — сказал я. — Разве уже время?
— Нет, — ответила она. — Но я хочу убраться здесь до ухода, а из-за тебя комната выглядит неприбранной.
Мой сын Эвпол тоже
— Ты же не собираешься выйти вот прямо так? — спросила Феано.
— Собираюсь, — ответил я. — А что такого?
— Во-первых, туника тебе мала, — сказала она. — Во-вторых, над левым плечом здоровенная заплата, причем другого цвета.
Я нахмурился.
— Я ношу эту тунику со дня высадки, — сказал я. — Мне казалось, весьма уместно надеть ее как раз сегодня, просто чтобы продемонстрировать...
— ... в какого неряху ты превратился. Нет уж, спасибо. Люди всегда винят жен, и это несправедливо. Иди и переоденься.
Кроме того, она настояла, чтобы я взял кувшин — ты помнишь, о каком кувшине речь, о том самом, в котором не было змеи. На самом деле, я и сам не возражал; именно вера Олимпиады в то, что змея в нем все-таки есть, привела нас сюда, и согласно некой извращенной логике, прихватить его представлялось вполне уместным.
Как ни странно, процессия мне страшно понравилась. Бессмысленные гражданские ритуалы никогда меня не привлекали, но тут мне удалось обманом убедить себя, что этот конкретный ритуал исполнен смысла. Проклятье, я был так горд, когда увидел сына, ковыляющего в первых рядах, мрачно вцепившись в корзину — взгляд устремлен строго вперед, будто у копейщика во главе клина, устремляющегося в битву. Конечно, это постыдная сентиментальность, но хлеб, наполнявший корзину, и сама корзина были сделаны в Антольвии, и давно пора было отблагодарить за все это Аполлона — на тот маловероятный случай, что он все-таки существует. Ты, должно быть, заметил, что я не слишком религиозен, но случаются моменты, когда акт веры оказывается сам по себе гораздо важнее, чем ее объект. Может быть, такие моменты и создают богов. Кто знает.
Мы выстроились в линию, чтобы исполнить гимн.
Ворота остались открытыми.
Ну, никто не обратил на это внимания.
По иронии судьбы строка, которую мы пели, когда все началось, звучала так: «я буду помнить о Нем всегда, мечущем стрелы издалека» — так вот, мы не помнили. Мы о нем начисто забыли. Как и большинство других выживших, с которыми я разговаривал после, сам я точно помню, о чем думал за мгновение до того, как просвистела первая стрела — я думал о том, что поскольку ольвийский виноград крупнее и сочнее греческого, то мы без особого труда сможем получить настоящее сладкое белое вино, наподобие финикийского. Перед глазами у меня прямо стояли эти большие сочные ягоды, лопающиеся под коленом виноградаря в винном прессе. Я видел первые тяжелые капли сока, падающие из-под надорванной кожицы и бегущие по гроздям вниз, прокладывая дорожки сквозь восковый налет.
Затем кто-то завопил. Мы подняли глаза, не понимая, что происходит.
Как-то раз я оказался в полях у Филы, на пикнике. Мы выбрались туда под предлогом приношения в местном храме — мне, должно быть, было лет семь, не больше — и мы, дети, играли в догонялки, когда какой-то дурак метнул камень и угодил в полый ствол дерева, служившего прибежищем рою диких пчел.
Они вырвались наружу, как кавалерийский отряд, внезапно возникающий на незащищенном фланге, и пикник в одно мгновение превратился в дикое, объятое паникой сборище безумцев — люди метались туда-сюда, пряча лица в ладонях, налетали друг на друга, опрокидывали кувшины и чаши, били посуду, сквернословили и визжали. До этого случая я не сталкивался с дикими пчелами, и потому застыл на месте, как идиот, опасаясь только, что меня затопчут. Из-за моей неподвижности пчелы не идентифицировали меня в качестве цели и оставили в покое, в то время как все остальные оказались жестоко искусаны. Тогда все это происшествие казалось мне довольно забавным.
Нам потребовалось какое-то время, чтобы уразуметь, что нас расстреливают в спину. Мы не могли сообразить — кто, пока не увидели их: настоящие дикие скифы, высокие мужчины на низкорослых конях, выполняющие сложнейший из всех маневров — стрельбу с седла. Искусство этого народа удивительно: они бросают поводья и управляют лошадью одними лишь легкими нажатиями коленей, в то время как руки заняты луком и стрелами. Мне подобные трюки не по силам; с этим надо родиться. Я видел даже, как они на полном скаку одной рукой натягивают на лук тетиву.