Александр у края света
Шрифт:
— Кто эти люди? — спросил я.
— Это будины, — прошептал Тирсений в ответ.
Как ни странно, это слово было мне знакомо.
— Я слышал о них, — сказал я. — Или, скорее всего, я где-то про них читал. Не они ли питаются сосновыми шишками?
Тирсений выглядел озадаченным.
— Не знаю, — ответил он. — Лучше их самих спросить. Но штука в том, что они приехали, чтобы торговать, а также — обрати внимание — чтобы заключить с нами союз против деревенских скифов.
Некоторое время я стоял молча и обдумывал это известие.
— Откуда, ты говоришь, они прибыли? — спросил я.
— Я не говорил, — сказал Тирсений. —
Я кивнул.
— И они проделали весь долгий путь из морозных краев, чтобы поучаствовать в войне с обитателями маленькой ольвийской деревушки. Что ж, после твоих объяснений мне это кажется очень разумным решением.
— Не конкретно этой деревни, — с раздражением ответил Тирсений. — Это глупость. Я имел в виду, что они помогут нам, если мы поможем им. Это прекрасная возможность для нас.
— Ты имеешь в виду — продать им что-нибудь? — спросил я. — Подозреваю, что там, на севере, откуда они родом, никому еще неизвестна твоя репутация.
Он явно встревожился, но потом сообразил, что я шучу.
— Очень смешно, — сказал он. — Ну же, Эвксен. Даже ты способен уразуметь...
Тут я разглядел одного из них и все встало на свои места.
Самый юный член группы оказался девушкой, и довольно симпатичной, если иметь вкус к худощавой, мальчишеской, неопределенной внешности — а Тирсений определенно имел; Феано полагала, что больше всего ему нравилась неопределенность в вопросе пола очередного объекта обожания, в которой он пребывал до того момента, как ему удавалось залучить объект домой и развернуть, так сказать. Я посмотрел на нее, затем на Тирсения. Определенно, на сей раз его накрыло с головой.
— Это девушка, — сказал я. — Поверь мне, и сбережешь массу времени и усилий.
На мгновение мне показалось, что я действительно обидел его, но зря волновался. Обидеть Тирсения было так же невозможно, как злиться на него дольше минуты.
— Я и сам вижу, — сказал он. — Чего я не вижу, так это какое отношение она имеет к нашему разговору. Мы с тобой находимся в поворотной точке истории, а ты не нашел ничего лучшего, как болтать о девках.
Я вздохнул и сдался.
— Хорошо, — сказал я. — Что тебе от меня надо?
По его настоянию я пригласил этих странных людей к себе в дом (Феано бросила на них пристальный взгляд, схватила нашего сына и выскочила вон из дома; не могу сказать, что я ее осуждал) и провел остаток утра, пытаясь наладить диалог с их предводителем, обладателем высеченного из гранита лица по имени Босс или что-то вроде этого, в то время как Тирсений с щебетанием порхал вокруг девицы, будто вьюрок, пытающийся произвести впечатление на слона. Нельзя не отдать ему должное: он никогда не переживал по поводу языкового барьера — думаю, это необходимое условие, чтобы стать торговцем. Было совершенно ясно, что девочка не понимает ни единого его слова, но с другой стороны, чтобы понять, чего он надо, не требовалось быть Аристотелем. Удалось ли ему чего-то добиться, я не знаю и знать не хочу. Босс, с другой стороны, выказал известные познания в греческом, что должно было по идее насторожить меня, если б я в тот момент соображал хоть сколько-нибудь ясно.
Он сказал, что его народ живет Далеко Отсюда (он махнул в том направлении; выходило, что они прибыли откуда-то слева от солнца) и покинул те места из-за Плохого Мороза; они хотят жить здесь, потому
Вполне себе разумное решение, подумал я, если воспринимать слова этого шута всерьез. С этим, однако, были кое-какие проблемы. Несмотря на всю неопределенность, с какой он говорил о Далеко Отсюда, я не видел никаких причин, по которым ему мог так полюбиться именно этот клочок земли при всем многообразии альтернатив, имеющихся в его распоряжении. Убедительным доводом в пользу его искренности говорил только тот факт, что он сидел и спокойно болтал со мной в то самое время, как буквально в двух шагах от него некий развращенный грек прилагал все возможные усилия к растлению его дочери. Даже я знал, что это совершенно не по-скифски, и едва наш почетный гость убрался в гостевой дом, предоставленный ему Тирсением (от моего имени, что было, на мой взгляд, перебором), я коснулся этой темы.
— Только не будины, — ответил он. — Они совершенно спокойно смотрят на вещи подобного рода. Они верят в открытые, лишенные собственнического оттенка взаимоотношения; ну ты знаешь, как написано в «Республике» Платона.
Мне было совершенно точно известно, что если Тирсений и видел хоть раз «Республику» Платона, то только в том случае, если в нее была завернута связка сушеной рыбы; однако я не испытывал никакого желания обсуждать этот вопрос.
На самом деле перспектива увидеть Тирсения, которого гоняют по площади несколько разъяренных скифов, вооруженных длинными острыми ножами, показалась мне в тот момент весьма привлекательной.
— Понимаю, — сказал я. — Что ж, ладно. Когда закончишь свои дела с этими людьми, выпроводи их, пожалуйста, из города. Я против них ничего не имею, но последнее время многие в городе при виде скифов начинают нервничать.
Он издал печальный звук и несколько минут вещал об открытости, вере и необходимости натравить его новых друзей на деревенских скифов. Когда он, наконец, наговорился и ушел, я напялил шляпу, взял мотыгу и отправился поработать.
После набега и последующих событий город накрыло вполне объяснимая волна паранойи. Люди снова, как прежде, выходили в поле, облачившись в броню, или по крайней мере — при шлеме, щите и копье; и хотя крайние неудобства, вызываемые сияющей бронзой при чистке канав, заставили отказаться от нее уже через несколько дней, общее настроение сохранилось.
Практически все иллирийцы имели луки и умели ими пользоваться. Греки, в свою очередь, предпочитали луку и стрелам тяжелые металлические предметы и физическую силу. На родине, где во всякое время ты на глазах у соседей, все обстояло гораздо проще. Здесь же, посреди огромных пространств, работающий в поле человек оказывался предоставлен сам себе, и чувство полного одиночества досаждало нам и в лучшие времена. Совокупно с постоянной угрозой нападения, о которой никто не мог забыть, это чувство начало оказывать серьезное воздействие на нашу жизнь.