Александр у края света
Шрифт:
Может быть, на нас повлияли эти слухи, однако общее мнение было таково, что начатое следует завершить до первой годовщины первого сбора винограда, чтобы наши мертвые обрели покой. Иллирийцы в особенности настаивали на решительных действиях — а так же, как ни странно, будины, хотя их настроение, возможно, объяснялось тем фактом, что они слишком засиделись на месте. Но самое странное, наши огнедышащие Отцы-Основатели и близко не горели тем энтузиазмом, которого от них следовало ожидать. Более того, Продром пытался отговорить меня от организации нападения; он сказал, что лучше было бы подождать сбора урожая, поскольку в противном случае мы, работая на полях, окажемся уязвимы для ответных атак. Я объяснил ему, что он не понял самой сути: если мы в этот раз все сделаем правильно, некому будет атаковать, поэтому его возражения лишены
Ясное дело, трюк с угоном скота не сработал бы второй раз, так что надо было придумать что-то другое. Марсамлепт заявил, что наилучшим для нас вариантом является тот, при котором противник пытается атаковать нашу тяжелую пехоту; если нам удастся второй раз спровоцировать их на ту же ошибку, то нет никакого смысла в переусложненных стратагемах — мы разобьем врага в открытом поле.
Первым моим побуждением было посоветовать Марсамлепту принять холодную ванну и снова все обдумать, но затем я вспомнил об Александре и битве при Гранике. Если отбросить всевозможные гомерические аллюзии, то останется его весьма спорное решение форсировать реку. Персидская пехота вообще не участвовала в битве — только кавалерия, выстроившись на том берегу, попыталась остановить армию Александра при переходе через брод. Иными словами, Александр заставил персов использовать кавалерию в роли пехоты — а когда дело доходит до пешего боя, верховые оказываются в весьма невыгодном положении.
И вот я подумал: наибольшей угрозой для нас является скорость и маневренность скифов и их умение стрелять с седла. Заставьте их стоять смирно — и вы лишите их всех преимуществ, склонив чашу весов на сторону вымуштрованных, дисциплинированных гоплитов. Все, что для этого нужно, соображал я — это подходящий брод; очень кстати, такой брод был у меня на примете.
День стоял жаркий. Ты знаешь, каково это, когда собираешься встать гораздо раньше, чем привык, а открыв глаза, сразу принимаешься моргать от яркого солнца. Я проспал, как дурак, и проснулся здорово после рассвета. Конечно, никто и не подумал зайти и разбудить меня. Когда я навьючил на себя броню и выбрался под солнечный свет, голова у меня просто раскалывалась, а оскорбленный вчерашним постом желудок никак не облегчал моих мучений. Никакие обстоятельства, менее важные, чем битва или сбор урожая, не выгнали бы меня сегодня из постели, однако должность ойкиста и главнокомандующего не оставляла никаких вариантов независимо от того, в каком настроении пребывал мой живот.
Было довольно очевидно, что я не единственный не пылаю боевым энтузиазмом в этот день. Мы двигались медленно, ворча и перхая в облаке пыли, поднятой нашими сандалиями. Как военачальник, я ничего не имел против этого облака. Напротив, я рассчитывал, что оно привлечет внимания врага и заставит его выдвинуться нам навстречу. Время, разумеется, играло важную роль. Если мы хотели встретить скифов на выбранном месте, мы должны были оказаться у реки первыми. Если они переберутся через нее до нашего прихода, развернется сражение совсем иного рода — в каком мне вовсе не хотелось бы участвовать.
Каким-то образом мы все-таки достигли брода, и при этом даже сохранили известный порядок. Вражеская кавалерия не заставила себя долго ждать, и, как я и рассчитывал, рассыпалась по дальнему берегу, желая узнать, что у нас на уме.
Именно в такой ситуации Александр при Гранике бросил вперед своих всадников, чтобы связать противника боем, покуда его тяжелая пехота перебиралась через реку. Как это вообще свойственно Александру, маневр был дерзким, новаторским и исключительно успешным, и никто никогда не отрицал, что он сработал на все сто — из-за чего мы и не подумали, что в нашем случае он может вовсе и не сработать. Ситуация, в конце концов, была более или менее идентичной: река, кавалерия на одной стороне, тяжелая пехота на другой. Вышло же так, как будто мы взяли ингриденты медового печенья, смешали их по рецепту и на выходе получили ватрушку.
Я помню, что в сапог мне попал камешек, избавиться от которого по дороге от города до брода у меня не было ни единственного шанса. Помню, что голова болела так, что сам процесс мышления требовал невероятных
У меня в голове целая библиотека картинок этой битвы, десятки коротких сцен и наблюдений, совершенно самодостаточных, как черно-красные изображения на глиняных сосудах. От доброй их половины я бы предпочел избавиться — например, от образа валящихся в воду будинов всей передней шеренги, когда скифы осыпали их стрелами с расстояния всего-то около пятнадцати шагов. Эти лошади... я ясно вижу, как они скачут к дальнему берегу, как будто зная, что без человеческой ноши им ничего не грозит, что они из материала для груд трофеев превратились в ценный товар. Разумеется, я вспоминаю не без гордости, как колыхались наконечники копий, когда линия пехоты пересекала реку, хотя эта картинка и не такая четкая, как другие. Что мне особенно запомнилось, насколько мокрой оказалась вода, когда мы опустились на одно колено посередине реки, прикрывшись щитами от следующей тучи стрел. Я чувствовал, как намокшая туника прилипла к коже и как стекала по ногам вода, когда мы снова выпрямились. Я помню цвет воды: ее слегка замутил взбитый копытами ил и кровь мертвых будинов.
Эти образы настолько отчетливы, что я не перестаю удивляться отсутствию подобных им в гомеровских описаниях великих битв. Хотел бы я знать, промок ли Александр до мурашек, пересекая Граник, или же вода почему-то не смогла проникнуть в ткань его одежд? Возможно, цари и герои обладают особой способностью оставаться сухими, сражаясь в руслах мелких рек. Не знаю; хотя в последующие годы у меня была масса возможностей побеседовать с людьми, способными проанализировать события и объяснить, почему все пошло не так, до конца разобраться в этом деле я так и не смог.
Любопытно, что когда я говорил о битве с другими ее участниками, то выяснилось, что у каждого из них образовался совершенно иной набор впечатлений и наблюдений, как будто в том месте и в то время имело место множество разных битв. Но это же невозможно, так ведь? Уверен, я бы заметил другие битвы, если только они не начались через полчаса после того, как я ушел домой. Однако многие из этих людей припоминали, что видели меня там, и большинство из них не обладало достаточно развитым воображением, чтобы это выдумать. Мы были где-то на середине реки, когда скифы попятились, развернули коней и ускакали на сотню шагов по направлению к деревне. Они отдавали нам переправу. Они не должны были это делать. Идея заключалась в том, чтобы скифы решили, что мы совершаем тактическую ошибку — пытаемся преодолеть препятствие прямо перед лицом врага, а это самоубийство, спросите любого военачальника — и тотчас же ринулись в атаку, торопясь использовать полученное преимущество. Они должны были спуститься с берега в русло реки, чтобы встретить нас, или, на худой конец, остаться на берегу, теряя все преимущества в обоих случаях — в точности, как это произошло при Гранике.
Ничего подобного они не сделали. Могу только предположить, что они оказались слишком глупы или слишком трусливы, чтобы воспользоваться счастливым моментом. Вместо этого они дождались, пока мы выберемся из воды и снова осыпали нас стрелами. Идиоты.
К счастью, мы оказались готовы к такому повороту благодаря все этим часам, потраченным на муштровку. Мы опустились на одно колено, подняли щиты, как и в прошлый раз; щиты поцарапало и побило, но никто не погиб. Выпустив три или около того залпов, они перестали стрелять, опасаясь исчерпать запас стрел. Мы поднялись на ноги и двинулись на них. Они позволили нам пройти где-то семьдесят шагов, затем отъехали еще на сотню и опять обстреляли нас. Мы склонялись за щитами, поднимались, двигались вперед — по сотне шагов за раз. Это было тяжелое, выматывающее занятие, не говоря уж о том, что оно было унизительным — если по справедливости, то мы должны были бы уже перебить их всех, и все же до сих пор не смогли и приблизиться на расстояние, с которого можно было различить их глаза, не то что поразить кого-то. По всему выходило, что если у скифов не кончатся стрелы, то нам предстоит долгое, мучительное продвижение к деревне.