Александр у края света
Шрифт:
И как раз в этот момент кое-кто совершенно неожиданно принял весьма разумное решение.
Кор, командир уцелевших будинов, внезапно бросил своих людей в яростную атаку, совершенно перпендикулярную всему происходящему. Выглядело это так, как будто он узрел ту самую, иную битву, о которой я рассуждал чуть выше, видимую всем, кроме меня, и поспешил к ней присоединиться. Враги опустили луки и таращились, не в состоянии уразуметь, что за чертовщина тут творится; то же самое можно сказать и о нас.
Если бы не обнаженные сабли и опущенные пики, я бы решил, что они удирают. Но они не удирали. Проскакав около стадии, будины резко повернули направо и помчались назад; этот маневр выводил их точно за спину противника, если только скифы не
Скифскому отряду пришлось отодвинуться назад и спешно перестраиваться, чтобы встретить стремительно приближающегося противника, и тут я понял, что я вижу: сложный маневр перед лицом врага — долгожданную ошибку.
Качаясь, я выпрямился и завопил, приказывая немедленно атаковать; Марсамлепт опередил меня — ему хватило ума скомандовать трубачам подать сигнал к атаке. В следующие мгновения я приложил все усилия, чтобы не отстать и не быть затоптанным.
Заметив наше приближение, скифы попытались развернуться еще раз и в результате безнадежно запутались. Более по воле случая, чем по расчету, но оба удара — пехотный и кавалерийский — оказались нанесены одновременно. Мы сжали их, как клещи сжимают раскаленный металл. Они не могли ни бежать, ни отстреливаться. Это было в точности, как при Гранике, только лучше.
Замешкавшись поначалу, я оказался в четвертом ряду пехотного строя и с этого места не видел ничего, помимо шлема впередистоящего и мог вносить в общее дело только собственный вес.. Поэтому касательного того, что произошло в действительности, я не имею ни малейшего понятия — не довелось мне увидеть сечи, рубки, честного боя, выпадов, обманных ударов, парирования и игры щитов. Мой боевой опыт можно уподобить толканию в длинной, чрезмерно возбужденной очереди, какая обыкновенно возникает перед театром или Собранием, когда двери распахиваются и вся она разом подается вперед, увлекая тебя за собой. Безусловно, я был напуган, но не врагом; наибольшую опасность для меня представляли подтоки копий передних рядов, риск поскользнуться и быть втоптанным в грязь задними рядами и угроза оказаться попросту раздавленным, подобно жуку, между теми и этими. В сущности, о том, что мы схватились с противником, мне известно только с чужих слов. Сам я вообще не видел врага, если не считать одного или двух трупов, по которым я протопал в те короткие пугающие моменты, когда все мы внезапно подавались вперед.
Скорее всего, это были трупа врагов, коль скоро на них не было доспехов — и это единственное, что я успел рассмотреть.
И не слишком по этому поводу расстраиваюсь, честно говоря. Возможность с кем-нибудь сразиться и убить была последней мыслью, занимавшей меня в тот момент.
Если верить рассказам, то мы просто раздавили их, как перезрелую грушу, сжатую голой рукой, так что мякоть брызгает между пальцев и в ладони не остается ничего, кроме сердцевины с косточками. Около ста семидесяти скифов было убито, столько же захвачено в плен и при этом наши потери выражались однозначным числом, если не считать будинов, застреленных в реке (семнадцать убитых, двадцать или около того раненых). Так или иначе, те, кто разбирался в подобного рода вещах, заключили, что финальный счет хорош, мы на славу выполнили свою работу и на сей раз у нас достаточно добычи для возведения подобающего трофея. Однако оставшиеся в живых добрались до деревни и заперли ворота, так что когда мы перевели дух и пришли в себя, выяснилось, что нам ничего не остается, кроме как возвращаться восвояси.. Пустая трата времени, если хотите знать мое мнение.
— Неплохо получилось, — сказал Тирсений, — учитывая все обстоятельства. Конечно, — продолжал он, — с этого момента нам надлежит быть очень осторожными. Крайне осторожными.
Я зевнул. Было поздно, а все эти пихания и толкотня очень меня утомили.
— Ты хочешь сказать, — ответил я, — что мы напали на них, спровоцировали их на драку, убили почти двести человек и рано или
— Это довольно мрачный взгляд на произошедшее, как ты полагаешь? — заметил Тирсений. — В конце концов, мы только что добились блистательной победы.
— Которая ничего нам не принесла, — сказал я. — Если уж на то пошло, мы только ухудшили положение. Знаешь, что бы я сделал, будь я главным в деревне? Я бы воззвал ко всем скифским племенам в округе, крича о подлом нападении и призывая объединиться, чтобы избавиться от греков раз и навсегда, ибо иначе нам всем грозит погибель. В конце концов, — добавил я, — мы именно что подло напали.
Основатель Продром уставился на меня.
— Я думал, ты как раз из тех, кто хотел этой войны, — сказал он.
Я откинулся назад и прислонился к стене.
— Я хотел стереть деревню с лица земли, — сказал я. — Нет деревни, нет проблем. Думал, что способен на такое — и поделом мне теперь.
— По мне, так все правильно, — сказал Тирсений.
Я не обратил на него внимания.
— Ладно, — сказал Продром. — Так что же ты хочешь сказать теперь? Мы должны отказаться от войны? Попытаться договориться о мире?
Я кивнул.
— По крайней мере, себя мы показали, — сказал я. — И уж точно проредили военный отряд, избавились от целой толпы молодых храбрецов, рвущихся повоевать. Надеюсь, что и из нашего сообщества выпустили гнев. Я бы хотел вернуться к условиям, предложенным Анабрузой в последнем разговоре, и посмотреть, что мы можем из них извлечь.
Марсамлепт погладил бороду.
— Если эти условия до сих пор в силе, — сказал он. — Возможно, сейчас их очередь злиться.
Я пожал плечами.
— Надеюсь, мы перебили достаточное количество скифов, чтобы оставшиеся не могли позволить себе роскошь злиться, — ответил я. — Несмотря на то, что мы с самого начала потеряли контроль над полем боя, они не смогли причинить нам особого вреда. Мы доказали, что они не ровня нам в настоящем сражении.
Марсамлепт слегка наклонил голову.
— Может быть, они и не собираются давать настоящих сражений, — ответил он. — Если им предоставить выбор, у них найдутся и другие способы.
Я видел, к чему он клонит. Если всякий раз мы бьем их в открытом поле, то с их точки зрения самое разумное — не встречаться с нами в открытом поле. Но это не помешает им нападать на идущих со своих наделов горожан и прятаться за воротами деревни, прежде чем мы сможем как-то ответить. Если мы станем отвечать в масть, они усилят атаки — и как, скажите на милость, мы сможем выкроить время на земледелие?
— Так что же ты предлагаешь? — спросил я.
— Собрать больше людей, — сказал он. — Нанять больше воинов. Обложить деревню осадой и уничтожить ее.
Я вздохнул.
— Вернуться к тому, с чего начали, только в худшем виде, — сказал я. — В сущности, мы ничего не добились.
Марсамлепт покачал головой.
— Все изменилось, — сказал он. — Прежде мы могли придти к соглашению. Теперь нам остается только довести начатое до конца.
Никто не знал, что на это возразить и встреча закончилась. Марсамлепт отправился проследить за стражей — его работа продолжалась до рассвета. Мы не предполагали заниматься всеми этими делами; стояло лето, но скоро его сменит осень: сбор винограда, уборка урожая, вспашка и посев. В Греции боевые действия ограничены очень строго: война не должна пересекаться со сбором урожая и мешать людям работать. Однако в Греции все понимают значение войны, победы или поражения. В Греции война напоминает тяжбу в суде, и если этот суд обернется против тебя, ты не жалуешься и не пытаешься уклониться от наказания — ты платишь и продолжаешь жить дальше. Что творилось бы, если бы каждая тяжба по поводу владения той или иной стороной канавы или пропажи партии горшков с медом тянулась бы до смерти одной из сторон? Вот тебе урок военной истории: вступай в битву только тогда, когда готов смириться с ее итогами.