Александр у края света
Шрифт:
Он отвернулся, как будто не мог больше выносить одного моего вида.
— Чтобы ты знал, — сказал он, — мой сын... мой второй сын... был убит в том бою. Я слишком стар и слишком устал, чтобы завести других. Слышал ли ты историю женщины, захваченной в плен персами?
Я моргнул.
— Нет, — ответил я. — По крайней мере, ничего такого не могу припомнить. Подходящий ли сейчас момент, чтобы рассказывать истории?
Он не обратил внимания на это замечание.
— Как-то раз, — сказал он, — персы напали на наш народ и захватили деревню. Персидский военачальник увидел среди пленных женщину и она ему приглянулась.
— Интересная история, — сказал я. — Продолжай.
— Она приняла предложение, — продолжал Анабруза, — и сказала персу, что желает, чтобы он пощадил ее брата. Перс сдержал слово; позже, однако, он спросил ее, как она сделала свой выбор?
— Это всего лишь логика, — ответила она. — Я не выбрала мужа, потому что когда-нибудь смогу найти другого. Я не выбрала детей, потому что если я выйду замуж, то рожу новых. Но мои отец и мать мертвы и новых братьев у меня уже не будет — поэтому я выбрала его.
Он вздохнул и посмотрел на меня.
— Мне всегда было любопытно, можно ли вообще дойти до точки, где приходится делать выбор вроде этого. Честно, я не думал, что такое в человеческих силах — принимать такие решения холодно и рационально. Это, впрочем, — продолжал он, — было до того, как явились вы, греки.
Я нахмурился.
— Ты согласен или нет? — спросил я. — Меня, на самом деле, не настолько заботит это, чтобы прохлаждаться с тобой бесконечно.
— О, я сделаю это, — ответил он. — Логически мысля, я не вижу другого выбора. Скажи мне вот что: люди, которых вы захватите... Разве вы, греки, не продаете своих пленников в рабство?
— Иногда, — ответил я. — Но мы в Антольвии отрицаем рабство. Я думал, ты это заметил.
Он поразмыслил над моими словам и ответил легким кивком.
— Это так. Вы отрицаете рабство. Мы тоже. Другие скифские племена держат рабов — будины, массагеты и другие, имен которых я даже не знаю и которые живут на другом конце мира. Мы же почему-то никогда не держали рабов. Наверное, сама идея нас не устраивала.
Я пожал плечами.
— Рабство делает общество слабым и испорченным, — сказал я. — Там, где богачи держат целые армии рабов, простые земледельцы и ремесленники не могут заработать на жизнь. Кроме того, рабов постоянно надо держать в подчинении; все это губительно действует на общество, как погубило спартанцев. Все, что они делали с основания города, стояло на страхе перед собственными рабами, которые в один прекрасный день могут восстать и перебить их. Нельзя жить с такой ношей.
— О, — сказал он. — Разные причины. Обещаешь ли ты, что если я открою ворота, вы не закуете мой народ в цепи и не отправите его... напомни мне, где у вас самый большой рынок рабов? — На острове Делос, — ответил я. Он кивнул.
— Это там у вас стоит большущий храм? — спросил он.
— Верно. Мы верим, что Аполлон родился на Делосе.
— Понимаю, — сказал он. — Вы взяли святое место и превратили в рынок рабов. Определенно вы, греки, куда сложнее, чем я думал.
— Даю тебе слово, — сказал я. — Когда деревня будет разрушена, вы будете вольны
Он поднялся, медленно и неловко, будто у него саднило спину.
— Я открою ворота, — сказал он. — И после того, как ты сделаешь, что должен, я больше никогда тебя не увижу. Ты можешь обещать и это тоже?
— Не вижу, зачем нам еще встречаться, — ответил я.
Он улыбнулся.
— Тогда договорились, — сказал он. Просто меня одолевают ужасные предчувствия. Я представляю, что я умер и отправился в края на далеком севере, куда мы удаляемся после смерти, и первый, кого встретил там — ты.
Он двинулся к выходу, но остановился и повернулся ко мне.
— Хочу спросить у тебя еще одно, последнее, — сказал он. — Правду ли говорят, что ты держишь в кувшине волшебную змею, которая делает тебя непобедимым и сообщает чужие мысли? — Нет, — ответил я. — О. О, что ж, — сказал он. — Я должен был догадаться, что все нельзя объяснить так просто.
Не утверждаю, будто я какой-нибудь там мистик или визионер, но в одном случае я с уверенностью могу толковать волю богов. Как мне представляется, заход солнца и непроглядная тьма, в которую при этом погружается мир — недвусмысленный намек смертным не выходить из дома до утра.
Если же вам просто необходимо покинуть дом до света, то всеми силами следует при этом избегать участия в каких бы то ни было военных операциях. Простой и очевидный факт заключается в том, что ночью ничего не видно. Просто споткнуться в темноте о невидимый корень и ободрать колено — уже достаточно плохо. Тащится же куда-то вслепую в плотной толпе, в которой сзади вас постоянно подпирают наконечники копий, а спереди угрожают подтоки копий же — авантюра совершенно безрассудная, на грани чистого сумасшествия.
Помню, отец рассказывал историю, которую сам слышал от своего отца, о знаменитой ночной атаке, предпринятой афинянами на сиракузян во время Великой Войны. Дед лично принимал участие в этом разгроме, и если бы не слепая удача или прямое вмешательство Диониса, наша семейная история там бы и закончилась, Фризевт, и мы бы никогда не встретились.
Возможно, по этой причине в нашей семье сильна антипатия к ночным маневрам. К несчастью, в тот раз безмозглый идиотизм — другая наша фамильная особенность — проявил себя сильнее и решительнее, поскольку эта атака, первый и единственный для меня опыт в данном виде военных операций, была моей собственной идиотской затеей.
Люди собрались на рыночной площади с наступлением темноты; за исключением очень небольшого числа отсутствующих по весьма уважительным причинам, здесь было все мужское население Антольвии, а также выжившие будины и небольшой отряд трибаллов, виртуозов дротика и щита — единственные наемники, которых мы успели заполучить в столь сжатые сроки — и в деле, как выяснилось впоследствии, вовсе не столь бесполезные, как можно было подумать по их виду. Над толпой витали занятные чувства: крайняя нервозность, граничащая с ужасом и вполне понятная в данных обстоятельствах, мешалась с нежданным трепетом восторга и, за неимением лучшего слова, весельем. Полагаю, дело тут в предстоящем совместном приключении, сдобренным ночной темнотой — в конце концов, всякий связывает ночные сборища с пьянством, обжорством и социально приемлемыми актами хамства и вандализма.