Александровскiе кадеты
Шрифт:
Теперь была его очередь атаковать вопросами Петю Ниткина.
— Да что я тебе, Пуанкаре?[1] — отбивался несчастный Петя. — Я в его цифири ничего не понял, вот те крест! Это какая-то высшая физика, я такую нигде не видывал!
В общем, и тут вышел полный афронт.
К счастью, выручала Лизавета. Шокировав маму, она на следующий день явилась прямо в квартиру Солоновых — одна, без сопровождения!.. Правда, тотчас отыгралась, заведя на почти безупречном французском вполне светскую беседу.
Вскоре
— Это что ж, купчиха сама в математике разбиралась? — удивился Федор.
— Нет, что ты, — засмеялась Лиза. — Купчиха кроме деловых бумаг только жития святых читает да Четьи-Минеи. Нет, профессоров нанимает, представляешь? В честь мужа покойного, говорит, завела три места в гимназии, оплачивает сама, дескать, супруг её на умных людях разбогател, и она теперь через то возвращает[2].
— Молодец Зина, — искренне сказал Федор. Зина ему понравилась — было в неё что-то надёжное, спокойное, уверенное, но непоколебимое, словно у каменной скалы. — Но ты ж не для того меня сюда позвала, правда?
— Фу, какой вы неромантичный, Monsieur Solonoff! — фыркнула Лиза, скорчив уморительно-серьёзную рожицу. — Ну да, — призналась, озорно сверкнув глазами. — Но мы же друзья, верно? А друзья должны видеть друг друга, так?
Возразить было нечего, но какой-то подвох Федор почувствовал. И точно:
— Во-первых, с этим спасителем Государя вы с Петей не просто так спрашивали, правда? Зина говорит, они с господином Ниткиным идут, болтают, а потом он вдруг замолкнет, да и уставится на какой-нибудь автомотор или даже просто розвальни и бормочет себе под нос что-то вроде: «Уйдёт, всё уйдёт… но как? Когда?»
Федя едва удержался, чтобы не закатить глаза. Ну, Ниткин, ну, погоди! Выболтает ведь, точно выболтает! Уже сейчас небось лопается, едва сдерживается, чтобы с Зинкой не поделиться!..
— Пусть не обращает внимания, — как мог беззаботно, сказал он. — Петя он… он такой, заговаривается… небось про свою физику думает! Он даже про неё во сне может, представляешь?
— Н-да? — искоса взглянула Лиза. — Зина вот так не думает.
— Не думает, что Петя ночью про физику бормочет? — в свою очередь поддел Федор.
— Фу! Фу! Стыдно прикидываться, Monsieur! — Лиза погрозила пальчиком, обтянутом шелком тонкой серой перчатки. — Петя что-то скрывает, какую-то тайну. И я её должна узнать! — она аж притопнула ножкой.
— Лиза, да
— А ты не выдавай! — тотчас выпалила Лиза. — Не выдавай! Я сама догадаюсь!
— Да о чем же тут догадываться?! — взмолился Федор. — Какие тут тайны?! Да Петька никакие тайны хранить не может! Он же враз всё выложит! Ему же интересно!
— А ты? — Лиза вдруг заглянула прямо в глаза. — Ты мне не расскажешь?
— О чём?! — застонал бравый кадет, проклиная про себя Петькину неотмирасеготость.
— Да случилось с вами что-то, и с тобой, и Петей, — вздохнула Лиза, нимало не обидившись. — Не такие какие-то стали.
— Ага, тут на корпус напали, отстреливались, пустяки такие, — попытался Федор свести всё к мятежу.
Лиза долго на него смотрела удивительными своими глазищами — смотрела грустно и как-то совсем не по-детски. Федя даже растерялся, не зная, что сказать.
— Знаешь, — Лиза водила пальцем по ободку блюдечка, — я думаю, что кузен Валериан спутался с очень, очень скверной публикой.
— С какой? — обрадовался Феде сменившейся, как ему показалось, теме.
— Думаю, революционеры, — Лиза понизила голос до шёпота. — Социал-демократы. Я подслушала, — лёгкий румянец на щеках, — мама говорила.
Это для Федора, само собой, новостью не было. После того памятного вечера, когда Лиза помогла ему подслушать сходку эсдеков во собственной квартире Солоновых, он так и не удосужился как следует всё это обсказать Лизавете, только упомянул, что да, у Верой с Валерианом всё серьёзно, но всё-таки не до такой степени.
— Лиза… ты прости меня… я тебе должен кое-что рассказать… вернее, дорассказать, так-то я уже начинал — помнишь, про сестру мою и про твоего кузена…
— Ага! — аж подскочила Лизавета. — Так я и думала — давай угадаю — он и Веру в это дело втянул?
— Втянул, — кивнул Федор. Про то, что эсдеки собирались прямо у них он, по здравому рассуждению, решил всё-таки не говорить.
— Так и знала, так и знала! Вот скажите, ну что за дуралей? Ну совершеннейший же дуралей!
С этим Федор был совершенно согласен.
— Ну, рассказывай ж, рассказывай! — тормошила его Лизавета.
И он рассказал.
Про холодный и пыльный чердак возле Обводного. Про грохочущих по кровельному железу сапоги. Про маслянистый блеск воронёного ствола и про падающего беднягу жандарма. Про Йоську Бешеного он рассказал тоже.
Лиза умела замечательно слушать. Прижала ладошки к щекам и застыла, только невероятные глазищи сияли. Она не перебивала, не переспрашивала — только ближе наклонялась к нему, потому что Федя, понятно, шептал.