Алена и Аспирин
Шрифт:
— Что?!
— Да. Можно сыграть человека целиком. Только нужен большой оркестр, и, конечно, я никогда не научусь играть человека, даже самого простенького.
— Человека не научишься… а эту песню, сто семьдесят три минуты, научишься?
— Научусь, — сказала Алена очень тихо и упрямо. У Аспирина ни с того ни с сего закололо в груди.
— А любовь ты можешь сыграть?
— Похоть. Запросто.
— Любовь, Алена. Знаешь, что это такое?
Она усмехнулась, не поднимая головы:
— Ты имеешь в виду книжное понятие. Та любовь, что в журнале «Люли-леди», вообще не играется. Потому что это не чувство. Это так, карамельный бантик, пустое слово.
Аспирин еще подбирал слова, когда ножовка в последний раз сделала «вжик», и цепочка от наручников распалась.
— …Так вот, дорогие мои слушатели, что я хотел вам сказать. Мы все сейчас на работе, все хотим удобства и комфорта, и мечтаем об отдыхе, и не знаем одного: музыка бывает куда интереснее, чем мы обычно думаем. Вот представьте, вы приходите вечером из офиса, холодильник пустой… что вы делаете? Вы берете скрипочку… или губную гармошку… и играете себе, к примеру, пиццу. Это если у вас нет музыкального образования и слон на ухо наступил. А если не наступил — вполне можете сыграть судачка в белом соусе, жюльенчик с грибами, попугая ара, запеченного с кактусами, да что хотите! А если вы особенно продвинутый пользователь — можете сыграть себе женщину, да такую, что прямо вдребезги! Взахлеб! Представляете? А теперь представьте, что такое споет нам Верка Сердючка, у которой сердечко тук-тук-тук? Каковы могли бы быть материальные, так сказать, результаты ее песни? Вообразили? Нет? Тогда слушайте!
Он вытер губы платочком. Микрофон был весь заплеванный. Любовь, тук-тук-тук, карамельный бантик…
(— Ты, волшебница, можешь сыграть смерть? — спросил он вчера ночью, безуспешно ковыряясь шилом в замке наручников.
— Отстань. Я спать хочу, — Алена поднялась. — Знаешь, какой у меня самый страшный сон? Что струна рвется. Дзинь — и все).
— …Так, дорогие друзья, мы имеем звонок, звоночек, у нас на проводе Тома. Томочка, доброе утро! Что вы хотите нам всем сказать?
— Хочу сказать, что я очень люблю своего парня, — забубнил растерянный молодой голос. — Его зовут Слава. Ну, и чтобы мы с ним поменьше ругались…
У Аспирина в кармане беззвучно задергался мобильник. Затрепыхался, как пойманная рыбка.
— «Поменьше ругались» — отличная мысль, Томочка! Вся философия любви в двух словах! Если бы вы не ругались совсем — я лично очень усомнился бы в крепости ваших чувств, потому что милые, чтобы тешиться, обязательно должны браниться, а не бьет — значит не любит!
Болтая, Аспирин вытащил телефон. Посмотрел на табло: номер Вискаса.
Продрал по коже привычный уже мороз. Уходя, Аспирин едва удержался, чтобы не попросить Алену — с Мишуткой и скрипкой — сопровождать его в студию. В качестве телохранителей.
Удержался. Отправился один, на кураже — будучи абсолютно беззащитным.
— Для вас, Томочка, и для вашего офигительного Славы поет Се-ре-га!
Телефон все дергался и вибрировал. Аспирин, весь подобравшись, нажал «Ответ».
— Алло.
— Леша, надо встретиться, — очень серьезно сказал старый друг.
Аспирин молчал.
— Не ссы, — вдруг по-дружески предложил Вискас. — Ты везунчик. Ты даже не понимаешь, Аспирин, какой ты везунчик.
— Эта твоя девчонка — гипнотизер, куда там Месмеру.
Они сидели в полутемном кафе и дышали дымом. Витя Сомов, знаток дорогих сигарет и фанат курительных трубок, в минуты душевного напряжения всегда выуживал откуда-то пачку вонючих папирос.
— Цыганки-гадалки отдыхают, граф Калиостро идет в сад, Кашпировский нервно курит на лестнице… Да она бы миллионершей могла стать хоть завтра. Миллиардершей. А может, уже.
— Погоди. Когда мужика подбросило в воздух и шмякнуло об асфальт — это что, результат гипноза? Да ладно… когда меня самого приложило о елку так, что я отключился, — это гипноз?
— Да, Леша. Да. И открываются раны, и течет кровь, и слышатся голоса… Девка сама не ведает, что творит, у нее легкая форма дебильности в медкарточке прописана.
Аспирин поперхнулся:
— Что?!
Вискас махнул рукой:
— Были мы в городе Первомайске. Мать, Кальченко Любовь Витальевна, два года как на заработках в Португалии, и оттуда нет ни слуху ни духу. Там же и отчим, и младшую дочь они увезли с собой. Алену Алексеевну оставили прабабке — слепой, глухой, восемьдесят два года ей. Бабка за внучкой, конечно, не уследила. Тем более что внучка всегда была со странностями. Училась в специнтернате для детей с пороками развития.
— Алена?!
— Гримальская Алена Алексеевна, девяносто пятого года рождения.
Аспирин помотал головой:
— Ерунда. Какие пороки развития…
— А пороки, Леша, бывают разные.
— Совсем взрослый, развитой ребенок…
— И ходит с медведем? — мягко спросил Вискас. — У меня племянница того же возраста, так ей уже танцы-манцы, помада, пацаны. А те байки, которые она тебе рассказывала? Это нормально?
Аспирин молчал.
— Из интерната она исчезла на каникулы в конце мая, — серьезно продолжал Вискас. — И первого сентября не нашлась. Бабка — в несознанку. Какой с бабки спрос? У тебя девка появилась — когда ты сказал?
— В августе. Тринадцатого числа.
— Ага. Значит, два с половиной месяца ее где-то носило. Летом беспризорщина отправляется гулять.
— Витя, она пришла в чистой футболке и очень чистых носочках. У нее вообще пунктик по части аккуратности. Какая беспризорщина?
Вискас выпустил струю вонючего дыма — точь-в-точь небольшой химический завод.
— Какой гипноз?! — Аспирин говорил громче, чем хотел, и хорошо, что в кафе было пусто. — Собаку кто порвал пополам? Или собаку до того загипнотизировали, что она сама треснула?
— Не собаку, а тебя, — тихо сказал Вискас. — Ты видел, что ее порвали. А на самом деле ее, может, просто отозвали те малолетние идиоты. Поняли, что дело плохо — Шарик, иди сюда, и все такое.
— Абель, — сказал Аспирин.
— Что?
— Собаку звали Абель. Я запомнил.
— Молодец, — Вискас усмехнулся. — А знаешь, я ведь перед тобой виноват. Когда ты меня позвал — в тот самый первый раз — я ведь поверил ей, а не тебе. Хотя тебя я давно знаю, а ее, соплячку, в первый раз видел. Вот же черт, как она все обставила!