Альфа Центавра
Шрифт:
— Вы прочитали в брошюре, что наган заряжается в барабан, а пистолет в ручку обоймой и зарубили себе на носу, что вот это-то как раз пра-авильно-но! А то:
Глава 60
— Что Люди Говорят, как попало: где хотят пистолет, а где не надо наган.
— Практика — критерий истины! — рявкнул Фрай из-за стойки.
— Да. Но у вас это только на словах, только чтобы прикрыть зазубренный с гимназии букварь. Как раз все дело не в вымысле, а в том, что вы не видите реальности. Ибо реальность — это и есть:
— Вера. Когда воскрес Иисус Христос многие — и вы в том числе — прочитали:
— События После Его воскресения. — Что и значит:
— Пистолет — это не наган, — как написано в букваре. А то, что никто так не делает: просто-напросто оставили без внимания. Факт налицо — не в счет. Ибо, ибо:
— Ибо После Воскресения идут не события после воскресения, а:
— Рассказ о Воскресении. — Который вы, как и мой пистолет Кольт записали в разряд артефактов. Нельзя Записать Воскресение без записи его После воскресения. И следовательно, пропущено:
— Очевидное. Просто-напросто вы утверждаете, что Воскресение невозможно, так как:
— Земля Несовершенное для это изобретение. — Или что тоже самое, говорите:
— Нельзя управлять аэропланом на лошади. — Следовательно, аэропланов нет.
И как раз два из упомянутых создания пролетели на Ритцем. Она разрядила барабан кольта, заправленный полудюймовыми болванками по Фраю и Эсти, как не то, что ученикам, неподдающимся дальнейшему воспитанию, а:
— Уже давно воспитанными в традициях Соврамши.
— Тварь белая, — прошепелявил Эспи, стоя рядом в Фраем на коленях. Несколько снарядов Кольта 45 попали в колонну, за которой он сидел, так что она переломилась и частично рухнула, остановленная в своем падении мягким снаружи, но железным внутри барным стулом. Елена вынула второй кольт, и ребята за барной стойкой, до этого стоявшие на коленях, забились от ужаса в дверь.
— Я никогда не запираю дверь, черт бы ее побрал, — сказал Фрай.
— Действительно, — сказал Эспи одобрительно-примирительно, — эта ее стрельба похожа на извержение Везувия.
— Нас ждет Конец Помпеи. Я даже не знал, что эти кольты похожи на бронебойные пушки.
— Особенно с близкого расстояния. Это во-первых. А во-вторых, кто ей дал его. Ибо так стрелять умели только Ино, инопланетяне, прилетавшие к нам с Альфы Центавра.
— Значит, они улетели уже? А кто это тогда?
— Какая-то наследница из рода Махно.
— Он заселил, говорят, своим семенем уже целые деревни.
— Надо что-то с ним делать.
— Лучше всего отправить во Францию.
— Кем? Поваром, я думаю.
— Лучше сапожником. Ребята посмеялись последний раз, и приготовились спокойно, так сказать, умереть при следующем артобстреле. Елена Прекрасная приблизилась, села с другой, дальней от барной двери, стороны полуобрушенной колонны, и райским голоском сказала:
— Эта, сделайте мне эни-боди грог с Мартини и гвоздикой.
— Таких грогов не бывает, — ответил Фрай, стоя на полу на коленях.
— Я сделаю, — сказал Эспи, — у меня всё бывает.
— Ты не умеешь, — сказал Фрай, и поднялся с колен, — сходи лучше на кухню за гвоздикой, а то у меня кончилась.
— Но дверь была заперта на ключ, — сказал, посмотрев в замочную скважину Эспи, и добавил: — С той стороны. Нет, честно, в двери торчит ключ. Но вдруг дверь бара вопреки очевидности распахнулась, и показалась страшная черная борода. Пахнуло ветром и таким холодом в жаркий летний день, что даже сидящие за дальним столом Врангель, Камергерша и Дроздовский отшатнулись к окнам. А у ребят в баре волосы покрылись толи инеем, толи плесенью. Более того, уже убитый и раненый — правда в обратной последовательности — Амер-Нази выбежал из запертого колбасного холодильника — где не очень холодно, и поэтому он не замерз окончательно — и забегал по залу.
— Чё ты бегаешь, чё ты бегаешь, как петух гамбургский?! — рявкнул Эспи, и кинул в него бутылку коньяка. Пустую.
— Оставь его, — сказал Фрай, — пусть тоже выпьет грогу и успокоится.
— Не-е-ет-т! — И Эспи в ответ на сказанные только шепотом, по крайней мере, вполголоса слова:
— Мой попугай меня учит, что мне пить, или не быть, — немного оговорился он. И как оказалось не случайно. Эспи взял стоящий в баре почему-то — наверное, на память о безвременно ушедшем из жизни Тро-Троцком-Амере-Нази — костыль, с которым покойник бывало скакал тут, как боцман Джон Сильвер Стивенсона из Острова Сокровищ — и бросил его. Но получилось, как для смеху:
— Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот — и спекся. — Так подумали все, в том числе и сидящие пока что еще за последним столом Бе-л-ы-ы-е-е:
— Вра, Камер и Дрозд — Одиссей, Пенелопа — правда, откуда ей тут взяться, но тем не менее — и Ахиллес. Костыль полетел не в Амера-Нази, а просто-напросто в закрытую пока что дверь, за которой уже стояли делегаты Метрополя во главе с Женой Париса:
— Махно, Аги, Ленька Пантелеев, Ника Ович. — А также:
— Лева Задов и Буди. Пархоменко и Котовский, как уже было отмечено, захватили-попросили у англичан аэропланы, и вместо скушного сиденья на Соборе Парижской Богоматери, и ожидания неизвестно чего хорошего, шли в это время на второй круг для окончательного решения вопроса с этим рестораном Ритц:
— Бомбить, или сделать посадку, и разобраться собственноручно.
Но Амер-Нази, как по щучьему веленью, сорвался с места даже чуть-чуть раньше олимпийского броска Эспи, и протараторил к этой двери. Как раз под это брошенное копье-ледоруб, и пригвоздившее его — и что удивительно, не к верхней перекладине двери — а к боковым — крест-накрест. Большинство в зале ужаснулись, но не до такой степени, как новоприбывшие. И обнаружившие этот Знак Четырех, открыв двери из фойе в зрительный, и, как оказалось не только, зал.